Избранное - [33]
В поезде однообразие, связанность движений, отсутствие самостоятельности мешают мысли, в голове все появляется клочками, все спутано. Нельзя освободиться от бессмысленных и назойливых слов, влезающих в голову вместе с все время одинаковым стуком поезда.
«Какой-то вздор… должно быть, я устал… Что это — английские стихи?.. Должно быть, я устал… Какой-то вздор… Поезд все идет вперед… какой-то вздор…»
Стихотворение, лезшее в память, читалось на японо-английском диалекте, вроде русско-французского в «Сенсациях мадам де Курдюкофф». Таким странным английским языком говорило старшее поколение японских интеллигентов, учившихся в американских университетах, проходя за несколько месяцев курс многовековой европейской культуры.
— Едете, должно быть, в Сеул на маневры? Что, летчик-офицер-сан? — почтительно повернулся к Аратоки франт, разрезая пополам водянистую грушу. — Не окажете ли благодеяние взять грушу…
— Благодарю, — нелюбезно ответил Аратоки, определив в соседе, несмотря на правильный язык его, корейца и не желая неблагонадежных знакомств. — Я еду не в Сеул.
— Должно быть, будете летать в Китай, извините?
— Нет.
— Трудное дело, должно быть, летать. В воздухе холодно, осмелюсь сказать.
— Нет.
— Вы, извините, должно быть, из столицы? Здесь в Корее, должно быть, грязно? Очень скучная страна. Мы, конечно, сами привыкли, но вам тяжело.
— Нет, мне не тяжело.
Аратоки явно обрывал беседу.
«Какой-то вздор… Поезд все идет вперед…»?
Однако сосед, оказавшийся владельцем кожевенного завода в Сеуле, постоянно разъезжавшим по стране для скупки коровьих шкур, рассказал много интересных вещей. В тех местах, куда едет господин летчик, очень, беспокойно. Он проезжал недавно станцию Цхо-Хын, — там гнали человек сто этих воров, захваченных с семьями возле Кион-Сана.
— Можете себе представать, летчик-офицер-сан, такие нечеловеческие зверские рожи, — это людоеды, летчик-офицер-сан. Их дети, когда глядят на верноподданных корейцев, то готовы выгрызть глаз. Сердце разрывается, летчик-офицер-сан. Могу вам рассказать, сударь, одну вещь, — сосед беспокойно оглядел купе.
Старик дремал, с ногами забравшись на скамью. Женщина напротив тряпочкой очищала от пыли семейный комод. Другая женщина кормила сосцами двух близнецов, одного уложив на правую, другого — на левую руку. Все они, вероятно, не понимали по-японски.
— Я слыхал, — не знаю, правда ли, — что наше правительство решило покончить с этим гнездом. Правду сказать, и я из корейцев, но меру эту, безусловно, одобряю. Есть много дурного элемента. Он засоряет душу нашего народа. Наш крестьянин — самый кроткий крестьянин в мире. Он прекрасно понимает, какими благами он теперь пользуется. Наш народ — покорный народ, грустный, красивый, он любит подчиняться. В этих бандитах, — будьте уверены, — течет китайская кровь.
— Я, любезный, ничего не слыхал ни о каких бандитах, — многозначительно сказал Аратоки таким голосом, что было ясно — он именно обо всем слыхал.
— Мы сами страдаем от таких бандитов. Вы думаете, они щадят нас?
— Не знаю, не знаю, любезный.
Вагон стучал и дребезжал. Поезд переходил мосты, нырял в тоннели. Проезжали высокие горы. Сквозь залегавшую полосами грязь виден был голый камень. Горы были тяжелые и давили дорогу. Отъезжали, — горы становились выше, белый туман ложился в долину, западал в овраги.
Потом — тополя, туман, высокие желтые тучи.
Дорога, пыль, элеватор, похожий на небоскреб, корейские хижины. Вот, наконец, Сеул. Стемнело. Молочно-желтые фонари заливают шевелящимися тенями дебаркадер. Кули, с веревочными рогульками на спине, визгливо вопят, осаждают ступеньки каждого вагона.
Все говорят сразу:
— Курума (рикша), госпожа. Прямо в отель. Прямо на рынок. Я снесу вещи. Пожалуйте чемодан за два гроша.
— Рикша! Шкаф…
— Пожалуйте, маманими. Пожалуйте, барыня.
— Хван-аги! (Барышня Хван!)
— Здравствуйте, дорогой! Где же ваша мама? Мы так боялись, что поезд опоздает.
— Столица Кореи?.. Почему же маленькие дома?
— Не угодно ли проводника, сэр? Он служит всем иностранцам, сэр, он говорит по-английски, сэр.
— Маманими, здравствуйте, с приездом, госпожа!
— Дурак, почему ты не приготовил машину? Я не езжу на рикше.
— Господа! Было три звонка. Прошу вас заходить в вагоны!
Аратоки съел обед со сладким киринским пивом в станционном ресторане. В Сеуле в вагон село несколько офицеров среднего ранга и много крикливых купцов. На место франта в клетчатых штанах сел пожилой бородатый японец в очках, оказавшийся лудаогоуским городским доктором.
Окраина Сеула, проходившая в окнах, была сера и незначительна.
Лавки мелочных торговцев, похожие на набитые лентами ящики, желтыми фонарями светились над рябой сверкающей водой придорожных канав. Под виадук прошел трамвай, наполненный людьми, одетыми в белое. В темноту длинными вершинами уходили кипарисы. На уровне освещенной хвои метались летучие мыши. Широкие проспекты с уродливыми кирпичными домами отходили назад. Вот развалины городской стены Сеула.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Борис Лапин — известный до войны журналист и писатель, знаток Азии и Дальнего Востока. В двадцатые и тридцатые годы он изъездил чуть ли не всю азиатскую часть нашей страны, ходил пешком по Памиру, жил на Крайнем Севере, побывал на Аляске, в Монголии, Персии, Японии, Корее, Турции. Он участвовал в морских, археологических и геоботанических экспедициях, занимался переписью населения, и всюду он наблюдал своеобразный быт азиатских народов, неповторимый колорит их жизни, их национальную психологию. Обо всем этом идет речь в «Тихоокеанском дневнике» и в рассказах, которые входят в книгу.
Это наиболее полная книга самобытного ленинградского писателя Бориса Рощина. В ее основе две повести — «Открытая дверь» и «Не без добрых людей», уже получившие широкую известность. Действие повестей происходит в районной заготовительной конторе, где властвует директор, насаждающий среди рабочих пьянство, дабы легче было подчинять их своей воле. Здоровые силы коллектива, ярким представителем которых является бригадир грузчиков Антоныч, восстают против этого зла. В книгу также вошли повести «Тайна», «Во дворе кричала собака» и другие, а также рассказы о природе и животных.
Автор книг «Голубой дымок вигвама», «Компасу надо верить», «Комендант Черного озера» В. Степаненко в романе «Где ночует зимний ветер» рассказывает о выборе своего места в жизни вчерашней десятиклассницей Анфисой Аникушкиной, приехавшей работать в геологическую партию на Полярный Урал из Москвы. Много интересных людей встречает Анфиса в этот ответственный для нее период — людей разного жизненного опыта, разных профессий. В экспедиции она приобщается к труду, проходит через суровые испытания, познает настоящую дружбу, встречает свою любовь.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.