Избранное - [47]

Избу первую, избу вторую, рябину Павел Петрович признал. Но других изб не было по всему угору, и признавать больше становилось нечего. Разве что дым под соснами.

Спокойной и немного усталой походкой пошел Павел Петрович под сосны и остановился рядом с синеватым легким дымом костра, который признал тут же вместе с большим черным котлом, вместе с высокой старой кадкой поодаль. Вода в котле закипала, из глубины ее вылетали, как пуговицы, перламутровые пузыри, которые летели вдоль поверхности и лопались. Павел Петрович поставил на землю свой небольшой дорожный чемодан, снял пиджак, перебросил его через руку и стал оглядывать угор, прикидывая, где много лет назад стояла тут изба его матери. Он отыскал это место. На нем шумел малинник и стоял колодец, без журавля уже, но под новенькой деревянной крышкой.

Павел Петрович направился к колодцу, но замер, будто сзади в него прицелились и вот-вот выстрелят в спину или поведут куда-то. Он постоял так в робости и в волнении, а потом оглянулся медленным взглядом. И не успел он оглянуться, как услышал громкий голос:

— Павел! Пашечка…

Голос был женский, голос был знакомый.

Павел Петрович посмотрел в сторону голоса и узнал, кто его окликнул. Он развел руки и пошел навстречу женщине. Он шел с разведенными руками, словно нес легкое, живое и дорогое для них обоих тело.

Женщина стояла в воротах первой избы и держала водной руке деревянный круглый ковш, а в другой руке — мешок, до половины наполненный тяжестью. На женщине широко сидело серое ситцевое платье. Она поставила мешок на землю и с ковшом в руке пошла навстречу босыми шагами. Она шла с глазами, в которых замерло движение глухого глубокого омута, и улыбалась почерневшим от лет и работы лицом. Павел Петрович подошел к ней и обнял, как бы отдал все, что нес на руках. И закрыл глаза. Женщина взяла его левой рукой за спину, а правой за плечи и положила деревянный ковш сзади ему на плечо.

— Ну что ты, — сказала она, — жив обернулся.

— Живой, — сказал Павел Петрович. — Живой, как видишь.

Он открыл глаза. Она опустила руки. И так стояли они среди угора, молча улыбаясь друг другу.

— Вода у тебя там кипит. Пива заварила? — сказал Павел Петрович.

— Кипит, кипит. Пиво варю.

— Ждешь кого?

— Ну да. Приехал уже. Сам увидишь.

Она с ковшом пошла под сосны. А Павел Петрович отправился к воротам, взял мешок и, пока нес его, чувствовал не тяжесть, а болотный и чуть щелоковатый запах солода.

— А в этом, Федотовом, доме кто живет? — спросил Павел Петрович, присаживаясь на чемодан.

— Федот.

— Федот?

— Председатель он у нас в колхозе, а жить отсюда не уходит.

— Давно он тут?

— Уж после войны вернулся. А ты надолго?

— Приехал посмотреть. Побуду, — сказал Павел Петрович и достал из кармана пачку сигарет.

Солнце стояло уже низко, слегка заалел над лесом край неба, и там, в лесу, все что-то грохотало и двигалось.

— Что это у вас там все гремит?

— Лежневка. Лес на реку возят машинами.

Павел Петрович достал сигарету, взял ее в губы, вынул из кармана зажигалку и напрягся, будто его окликнули. Он посмотрел под сосны вдоль угора. Там краем леса шел человек. Он шел с удилищем на плече и с рюкзаком за спиной, в шляпе, в кожаной куртке, в высоких болотных сапогах. Он шел усталой походкой пожилого, с удовольствием потрудившегося на рыбалке мужчины. И видно было, что идти ему тяжело.

— Узнал?

— Узнал, — сказал Павел Петрович. — А чего он тут делает?

— Уж который год в отпуск приезжает. Говорит, где ни бывал, мест приветливей не видывал.

— Куда же ему столько пива?

— Взаперед сам приедет, а следом сослуживцы. Приветные такие ребята. Поживут, а посля по реке утекут на плоту.

В воздухе устанавливалось робкое дуновение сумерек, которое приходит еще до того, как над полями затеплится мгла и пробьются первые звезды. Исподволь холодеет запах ромашек, горьковато потянет осиной, болотисто подкрадывается прохладный ветер берегов, а остывающее поле уже дышит тонко, словно кувшинка. Дым костра стелется далеко, и аромат его недвижен и грустен.

Человек шел в этом вечереющем воздухе со своим рюкзаком и с удилищем. Иногда он останавливался, осматривая окрестные леса, угор и уже близкие избы. То ли он отдыхал, то ли удивленно вспоминал что-то, узнавая и не узнавая видимые вокруг предметы. Он поднялся к соснам по тропинке, снял рюкзак, прислонил к кадушке удилище. На удилище раскачивалась и поблескивала медной чешуей блесна.

— Ну, Анна, наловил, — сказал человек, посмотрел на Павла Петровича и еще сказал: — Здравствуйте.

— Добрый вечер, — сказал Павел Петрович и пристально посмотрел на человека.

Человек сел у костра, снял сапоги, портянки размотал и положил все рядом с огнем. Анна стала своим деревянным ковшом вычерпывать из котла воду и сливать ее в кадку.

— Устал, — сказал человек, отдуваясь. — Сердце пошаливает. А никогда и в голову не пришло бы, что сердце захандрит.

— Да, не пришло бы, — сказал Павел Петрович.

— А вы издалека?

— Издалека, — сказал Павел Петрович. — Да вот приехал навестить эти места.

— Необъятные места, — сказал человек, продолжая отдуваться и весь всколыхиваясь мощной грудью. — Тихие. Богатые. Рыбные. А где вы на квартиру встать решили?