Избранное - [43]

— Ты толстые-то не бери, — сказал ей Анатолий.

— Я и не беру, — сказала Антонина.

Тройники были увесистые, и когда Анатолий шагал с тройником по слежавшемуся мшанику, тот широко и мягко покачивался, несла Антонина — пружинил. Вскоре девочка заплакала и заворочалась в одеяле.

— Не трогай ее, — сказал Анатолий, — она уснет сейчас.

— Наспалась уже, — возразила Антонина. — Надо ей лицо открыть. Смотрит в небо и не плачет. Я уж знаю.

Антонина подошла к девочке, отогнула край одеяла, и та замолкла. Анатолий стоял над ними. Глаза дочери как бы искали что-то перед собой, потом уставились в небо и, темные, заголубели его далеким отсветом. Девочка улыбнулась.

— Пойдем, не мешай ей, — сказала Антонина.

Она распрямилась. Вспотевшая. Тоненькая. Усталая.

— Что-то голова иногда кружится, — сказала она.

— Чудачки вы мои две маленькие, — сказал Анатолий и тихо тронул ее плечи.

Антонина взяла его руки, прижала их ладонями к своим щекам и спрятала лицо.

— Чудачки вы, — сказал Анатолий.

— Пойдем отсюда, — сказала Антонина.

— Пойдем.

Он взял ее руки, прижал их к своим щекам, потом обернулся, отыскал глазами топор, поднял его с земли.

— Оставь его здесь. Никто не возьмет, — сказала Антонина.

Она вытянула из-под дочери полотенце, перекинула его через плечо.

— Подай Катюшку.

— Я сам понесу. — Анатолий поднял дочь и осторожно зашагал из леса.

Прямо на опушке дорога распадалась: одна уходила от росстани к хутору, вторая шла прямо к оврагу, которым недавно пришел Анатолий. Анатолий свернул было к хутору, но Антонина свернула к оврагу.

Они шли медленно, не оглядываясь, и только Антонина иногда останавливалась, чтобы поправить на девочке платок или просто посмотреть на нее. Катюшка спала, и тоненькие прозрачные веки ее вздрагивали. Брови у нее были еще бесцветные, но чувствовалось, что они будут густые, как у бабки. Сумерки неторопливо собирались в глубине перелесков, сильно запахло перестоявшей травой. Где-то в стороне тонко засвистел рябчик, словно дул сквозь игольное ушко.

— Почему у вашего хутора такое странное название? — сказал Анатолий. — Езиковы норы.

— Когда здесь селились наши, — сказала Антонина, — это, верно, лет сто назад было, барсуки здесь жили. А барсуков тогда езиками звали.

— Так ведь и в других местах барсуки здесь водились?

— Водились.

— А что же тех не назвали?

— Не все же езиками были.

Прошли овраг и поднялись на равнину.

— Надоела мне эта езиковая жизнь, — сказала Антонина.

Анатолий промолчал.

— Куда ей все это, — сказала Антонина, — и так здоровья мало, а все копает, косит, тащит, как в нору. Будто у нее семеро по лавкам. Ни себя, ни других не жалеет.

Анатолий шел молча.

— И этот Гришка вьется как лис. Тоже език порядочный. Днем в бригаде трудодни нарабатывает, а ночью корье за огородом дерет. Тыщи на три уж надрал. Всю иву извел. С себя бы, кажись, содрал кожу, лишь бы заплатили. Слава богу, что я за него тогда не пошла. Мы ведь с детства вместе были.

— А что это за хутор? — спросил Анатолий.

— Это Луга. Хороший хутор. Здесь такое пиво варят, и молоко у коров здесь жирное. Хороший хутор Луга.

Антонина помолчала.

— Ты как ушел от нас, — начала она снова, — так она меня и из дому никуда не пускала, все я только пряла да ткала, как русалка какая.

Дорога широким полем низко пошла под гору. Где-то далеко торопилась машина, и гул ее был похож на густое дребезжание оконного стекла на ветру.

— Работать пойду, — сказала Антонина. — Давай я тоже на машиниста окончу. Или телеграфисткой стану.

— Телеграфисткой можно, — сказал Анатолий. — У нас такие курсы тоже есть. И почта от моей квартиры недалеко.

Вечернее солнце затопило поле ровным красным светом, и ранняя осенняя листва пробила чащи дальних лесов алыми частыми вспышками. Здесь и там виднелись вдоль дороги хутора, одни забытые, пустые, другие с длинными обветренными домами и широкими свежими срубами.

— Здесь тоже хутор был? — спросил Анатолий.

— Хутор.

— Его как-то забавно называли?

— Свирипяги здесь жили, — сказала Антонина.

Этот хутор зарос крапивой. Дома свезли, и только там, где таились старые колодцы, еще тесно росла малина. В чаще такого малинника легко влететь в густую ледяную воду с едким привкусом железа.

Из-за дальнего леса обозначился впереди город. В окнах его не то еще плавилось солнце, не то уже вспыхнули первые лампочки. Бегали крошечные паровозы, дымили, покрикивали и исчезали направо и налево.

На самой дороге между лесом и городом стояла длинная высокая деревня с белыми свежими домами. В ее окнах тоже горел свет.

— А что это за деревня? — спросила Антонина. — Вроде бы ее не было.

— Это Корабли, — сказал Анатолий. — Корабли ее назвали. — Он усмехнулся. — Садись и плыви куда хочешь.

— Я потом вернусь и заберу Катюшкины распашонки, чемодан, книги, — сказала Антонина, — А ты с Катюшкой посидишь, когда выходной будет.

В далеком городе тихо играла в саду медная музыка, и люди, наверное, уже шли в сад или еще только садились в автобусы, чтобы ехать с работы домой.

Девочка все спала на руках у Анатолия. Ей нравилось, что ее несут, что ее покачивает, а может быть, она уже слышала сквозь сон, как вдалеке играет веселая музыка.