Избранное - [5]

— Вашими бы устами, Дормидонт Савельевич, да мед пить, — наконец проговорил Емельян Фомич. — Какой родитель не пожелает дочке по всем статьям исправного муженька? Не от зависти — от уважения к фамилии вашей скажу, что моей Вареньке далеко до Сашеньки. На вашу-то сам земский начальник вид имеет. Авось смертушка скоро приберет его вечную хворобушку. Вот он и вдовец.

Дочь трактирщика года два назад с земским начальником прижила ребенка. Спасаясь от срама, Дормидонт Савельевич снес внучку Наташу в управу. Подкидыша отдали на воспитание в крестьянскую семью.

— Бог даст, глядишь, и породнитесь с дворянином.

В другое время Дормидонт Савельевич цыкнул бы на Емельку, а тут заставил себя улыбнуться. Позволил себе лишь самую безобидную колкость:

— Моя дочка хлеб дарма не ест, ей муж и из простого звания гож; а твоя теперь, поди, корову не подоит, ведра воды не поднимет из колодца. Питерка! Учительша! К господам вхожа.

Ненароком взглянув в окно, Емельян Фомич увидел начальника станции.

— Пора и мне на вокзал. — Емельян Фомич кивнул на окно, не торопясь сунул коробку монпансье в карман, перекинул через руку связку баранок и пробасил:

— Варвара Емельяновна учит грамоте сынка санкт-петербургского купца первой гильдии Гаврилова, до крестьянства ли ей?

С прошлогодних летних каникул при людях и даже в разговоре с женой Емельян Фомич называл дочь только по имени-отчеству. Но в старании показать Варю избалованной городской барышней Емельян Фомич иногда чернил дочь, а она по-прежнему была проста с земляками и трудолюбива. Прожив несколько лет в Питере, Варя не разучилась доить коров, печь хлеб, париться в русской печке. В любом крестьянском деле не отставала она от своих сверстниц. Прошлым летом, вскоре после приезда Вари на отдых, кутновские мужики отправились делить покосы в Ручьях. А перед самым выходом за какую-то услугу по женской доброте сиделица поднесла Вариному отцу сороковку. Закусил он корочкой. Погода же выдалась солнечная, безветренная, его разморило, ткнулся он в кусты и захрапел. А Варя тащила жребий за отца, по-мужски отмерила пять косовищ на заливном лугу, повязала платочком голову и пошла от изгороди, только сталь посвистывала, широкая шероховатая дорожка будто гналась за нею. Уж на что жаден к работе кривой бондарь, и то отрывался полюбоваться на учительшу.

Если бы Емельян Фомич и видел, как дочь косила у ручья, где травы что овсы, то все равно бы не похвалил. Соседство с Козлодумовым испортило его, убило в нем любовь к земле. Уже много лет убогое его хозяйство ведет жена Надежда Петровна. А сам он угодничает перед богатеями, живет надеждой открыть лавку и записаться в купцы второй гильдии.

Дормидонт Савельевич проводил гостя до коляски. Сегодня он готов был поддержать его за локоток, лишь бы заполучить к себе приезжающую питерку. Ему важно первому узнать столичные новости. Купец Гаврилов живет с открытыми дверями, министры и те сиживали у него за обеденным столом.

Емельян Фомич спрятал баранки под сиденье, скормил сахар кобыле и сел в коляску. От «Дуная» до станции нет и версты, а он заторопился, увидев, что начальник уже прохаживается по платформе.

На станции чувствовалось, что вот-вот прибудет пассажирский поезд. Весовщик и носильщик уже выкатили вагонетку с багажом. В раскрытое окно было видно, что дежурный не отходит от телеграфного аппарата. Не было на платформе только мужиков, обычно собирающихся здесь задолго до прихода поезда в надежде заполучить попутчика-пассажира — в бедняцком хозяйстве и рубль капитал. Но поезд из Петербурга обычно привозил двух-трех пассажиров, заработать — все равно что выиграть корову по лотерейному билету.

Мужики были тут, да их словно ветром сдуло с платформы. Осмотрщик вагонов предупредил: «Сам-то не в духе. Вечор перебрал на крестинах у телеграфного начальника». Крестьяне, поджидая поезд, жались к каменному неоштукатуренному цейхгаузу, из стены которого торчали краны, начищенные до золотого блеска, а под ними — все равно, в мороз ли, в жаркий ли день, — темнела зеленоватая лужа. У кипятилки собралось десятка полтора мужиков, над головами клубился густой махорочный дым. Емельян Фомич принюхался было к дымку, но уберегся от соблазна, засунул кисет поглубже в карман и вытащил папиросы «Тары-бары».

— За дочкой?

Емельян Фомич оглянулся. Начальник станции любезно протягивал ему раскрытую голубую коробку.

— Подымите: «Зефир» — министерский сорт.

— Премного благодарны! — Емельян Фомич заскорузлыми пальцами взял папиросу и скосил глаза в сторону кипятилки: видят ли мужики? — Так точно, за дочкой. Намедни Варвара Емельяновна телеграфом известили.

— Встречай, встречай. Красавица! Будь я помоложе десятка на три, ей-богу, сватов заслал бы.

— Оно, конечно, самое время сыграть свадебку. Девушки — товар скоропортящийся, — согласился Емельян Фомич. — Старуха-то моя обревелась — не доведется, мол, понянчить ей внука. Баба дело говорит, а задумаешься, за кого отдать, — в голове чистая карусель, стоящего парня нет на примете. Варвара Емельяновна у нас городская, образованная, за простого мужика не выдать, а богатые нынче сами заглядывают в невестины сундуки.