Избранное - [289]

— У старосты говорили, что ты сын короля, павшего вчера в битве при Креси. Значит, ты действительно король. Я это знала.

И, отступив на несколько шагов, подняла левую руку. Рукав спустился, и на ее запястье я увидел золотую цепь.

Значит, это было не в лихорадочном сне!

* * *

Рассказом короля закончился этот вечер. Пан Бушек был рад, что король упомянул и о нем, но молчал, пока не заговорили другие.

— Сегодня мы были чересчур серьезны, — заметил магистр Витек. — Больше я этого не допущу. Властью врача предписываю на завтра хоть одну историю повеселее.

— Не знаю, не знаю, — протянул пан Бушек. — У меня наготове рассказ просто страшный. — Он повернулся к королю. — Помнишь, король, как однажды в Праге нас перепугали недопитые бутылки, летающие по трапезной, где мы уснули, одурманенные вином?

— Истории о привидениях я люблю, — сказал король.

Итак, на другой день — то был четверг перед духовым днем — собеседники, полные внимания, уселись за стол. Днем несколько раз принимался накрапывать теплый дождь. После обеда король вышел прогуляться по двору в сопровождении магистра Витека, теперь он был бодр и в хорошем настроении. Ужин закончили уже в сумерках, Карл был разговорчивее обычного, поэтому блюда подавали на стол медленнее, чем всегда.

Но потом король заторопился. И когда принесли свечи, он попросил пана Бушека начать рассказ о привидениях.

И пан из Велгартиц повел речь…

Перевод Н. Аросьевой.

ДОРА

Рассказ о таинственной истории, в которой участвует ученый юноша, прекрасная трактирщица и утопленник, вернувшийся на землю, чтобы отомстить за свою смерть.

Это произошло в Праге в первые годы существования Карлова университета, когда в нашем городе поселились тысячи магистров и учеников со всего света и молодежь с увлечением отдавалась не только наукам, но и порокам.

Явился тогда в Прагу и записался на факультет свободных искусств и пан Ярослав из Ральца, восемнадцатилетний сын рыцаря, носящего то же имя, который в сражениях и страхе божьем дожил до шестидесяти лет. Ярослав приехал в Прагу в сопровождении одного слуги. В замке Ральско на реке Плоучнице плакала его мать, сорокапятилетняя пани Магдалена; отец же после отъезда юноши замкнулся и целыми днями молчал. У обоих сердце замирало от мысли об опасностях, которые подстерегали их сына в городе, прослывшем после основания нового университета не слишком добропорядочными нравами.

Ярослав был хрупкого телосложения, с девичьим лицом, непохожий на отца и деда. Его не влекли ратные подвиги, меч в руки не брал ни разу, даже мальчишкой, не стрелял он из лука, никогда не пробовал примерить отцовские доспехи. Зато он отличался светлым умом и невиданной любовью к книге. Он рано научился говорить и читать по-латыни, в диспутах побеждал своего учителя, старого капеллана, а сведениями о чужих странах, вычитанных из книг, он превосходил и своего отца, который за время службы у короля Яна много повидал на белом свете. Соседи сочувственно качали головами и советовали отцу запретить сыну читать, ибо от этого слабеет зрение, а мозг разлагается, как падаль на солнце.

— Не собирается же потомок панов из Ральца стать священником?

Но в хрупком теле Ярослава жила твердая воля. Он стремился достичь такой учености, чтобы самому писать трактаты о делах божьих и человеческих. Он говорил, что не будет счастлив, пока не удостоится шапки магистра. Мать с тяжким сердцем благословила его. Отец отпустил. И Ярослав уехал, оставив родителей в тревоге.

Год учился Ярослав в Праге. Слушал лекции магистров в частных домах и в монастырях, год читал книги, внимая спорам, год жил в мансарде, где прислуживали ему чужие люди, — своего слугу он отослал домой, не имея средств на его пропитание. Все, что присылал ему отец, Ярослав тратил на покупку редких сочинений.

Этого-то юношу и завели однажды приятели в трактир Доры, прозванной «Гей, гей!».

Дора была молдаванка, явившаяся в Прагу с неким рыцарем, состоявшим на службе венгерского короля; она открыла притон на том берегу Влтавы, где в нее впадает илистая речушка Брусница. Берег здесь почти не виден за низкими рыбачьими лачугами, за изгородями, на которых сушатся сети, за вербами, образующими над лачугами зеленую вуаль, за трухлявыми мостиками и брошенными лодками, великое множество которых встретишь в любом городе у любой реки.

В этом трактире, где школяры и бакалавры со всех концов света играли в кости и пили терпковатое вино, плясала Дора удивительные танцы — с обнаженной грудью, в короткой юбке, босиком, сладострастно покачивая красивым животом и вскидывая над головой маленькие смуглые руки, выкрикивала: «Гей, гей!» — слово, значения не имеющее, но доводившее мужчин до мрачного исступления. Дудки дудели, пели скрипки, глухо постукивал барабан, вино текло из кувшинов в глотки и ударяло в голову, а мужчины прислушивались к музыке, пялились на плясунью и, затаив дыхание, ждали момент, когда черная молдаванка прогнется в поясе, выбросит вперед правую ногу, а левую согнет в колене и, трепеща пальцами рук, выкрикнет свое дикарское слово…

В такие моменты мужчины беспокойно ерзали на лавках, вытирали пот со лба, высовывали, сами того не замечая, кончики языков, снимали и надевали шапки, приглаживая волосы. После своего выкрика Дора обычно падала в объятья ближайшего посетителя, и нередко дело чуть ли не доходило до драки. Но Дора удерживала в своем трактире порядок с помощью стражников, своих постоянных клиентов. Поговаривали, что сам староста Меньшего Места — покровитель трактирщицы, и потому тут дозволено играть в карты, пить и танцевать от заката до рассвета, хотя рыбаки по соседству возмущались постоянным шумом, нарушавшим ночной покой. Священник-затворник из храма святого Томаша проклинал с амвона вертеп, расположившийся у подножия королевского замка, под самой Опышей, что совращал школяров, находившихся под покровительством канцлера университета, — таким утверждением монах рассчитывал уязвить самого пражского архиепископа.