Избранное - [23]

Тут распахнулись двери, которые вопреки воле Камерариуса захлопнул король, и показался доктор Есениус. Поглаживая руки, он торжественно провозгласил:

— Domini clarissimi, filius regis natus est, — и затем по-чешски: — Благословение господу, родился королевский сын!

Вышел побледневший король. По лбу у него стекал пот. Все обступили его с поклонами и поздравлениями.

— Герштель! — позвал король, впервые обратившись так к Иржику, — налей мне вина!

— Непременно Пршемысл, — скромно заметил пан Вилим из Роупова.

Король не расслышал.

— Камерариус, — приказал он, — пишите королю Якову в Лондон! И чтобы этой же ночью гонец был в пути!

Камерариус поклонился:

— Прежде всего надлежит составить протокол о рождении ребенка. А также надобно представить новорожденного для лицезрения присутствующим королевским сановникам.

Канцлер и пан из Вхыниц постучали в двери опочивальни, откуда не раздавалось ни звука. Через минуту они возвратились, при этом пан из Вхыниц неловко нес на обеих ладонях лежащего на пеленке ребеночка с перевязанным животиком и развернутого так, дабы все могли удостовериться, что чадо сие — пола мужского.

Вельможи отвешивали орущему младенцу глубокие поклоны. Весь обряд напоминал происходившее ровно тысяча шестьсот девятнадцать лет назад, когда волхвы с востока припали к ногам новорожденного Спасителя, только сценой здесь был не хлев, а королевская пиршественная зала. И Иржик, кланяясь, казался себе одним из пастухов в рождественском представлении.

Когда младенца унесли, пан Камерариус приказал подать перо, бумагу и чернильницу, и пан из Вхыниц составил краткий протокол о том, что «двадцать седьмого числа месяца декабря года от рождества Христова тысяча шестьсот девятнадцатого в день святого Иоанна Богослова господь бог сподобил разрешиться от бремени Альжбету, королеву чешскую, которая в Граде пражском вечером между часом девятым и часом десятым, согласно курантам немецкой работы{62}, благополучно родила красивого обличьем и доброго здравием сына, каковому событию его величество король, а с ним весь двор и особливо присутствовавшие при том высшие сановники королевские премного возрадовались».

И хотя уже на следующее утро личная королевская нидерландская гвардия трижды устраивала в честь новорожденного в Чешском королевстве принца великую пальбу из мушкетов, а также дала салют из пятнадцати пушек, которые выкатили из цейхгауза на плац, хотя все пражские храмы оглашали воздух торжественным колокольным звоном, хотя прозвучало «Тебя, господи, славим» и устроен был пир тридцатого декабря, когда младенцу исполнилось три дня, и другой, еще более торжественный, в новогоднюю ночь, Иржику было грустно. Не радовало его дитя, плачущее в королевской опочивальне. Также черноволосое, оно было как две капли воды похоже на Фридриха.

Крещение должно было состояться в марте, и к князю Габриэлю Бетлену отправились послы с просьбой быть принцу крестным отцом. Имени Пршемысл ребенок не получит, хоть и родился в Праге. Король пожелал назвать сына Рупрехтом, в честь далекого предка курфюрста Рупрехта III Пфальцского, избранного германским императором после свержения Вацлава IV{63}, сын Карла.

Так вновь обманулись в своих ожиданиях не только Прага, но и вся Чехия, Моравия и Силезия. Не по нраву пришлось чешскому люду имя принца, и произносили его с ухмылкой.

11

Зима в том году была суровая, но недолгая. Изгнанные из Чехии иезуиты всюду, где находили сочувствие, упорно поносили это еретическое государство. И даже придумали для Фридриха язвительное прозвище «Зимний король», уверяя, что это первая и последняя зима, которую тот проведет в пражском Граде. И что скоро, мол, будет он с позором изгнан вместе со своей неладно коронованной королевой.

Прозвище мигом облетело всю Прагу. А еще ходили издевательские толки, будто Альжбета и не англичанка вовсе, а род свой ведет от скоттов-шотландцев, посему, мол, и имеет эту скотскую повадку — приплод приносить всякий год, как корова, И притом аккурат зимой. Только вот, в отличие от доброй скотины, сама свое дитя не кормит. Этот младенец, Рупрехт, смахивающий на чертика без рожек, хоть и не получил имя Пршемысл, как того некоторые еретики желали, но без чешских титек наверняка бы пропал, потому как кормилица из Неметчины вовремя не поспела. А «скоттская» мамаша о своем новом темноволосом дитяти вовсе не заботится. Оставила его в люльке из слоновой кости и эбенового дерева, что подарили пражские горожанки, и позволила прийти поклониться колыбельке всем, кому было не лень, а потом повернулась к последнему гостю задом, вскочила на жеребчика и ускакала в поля за Мотолом стрелять кроликов, и был с нею только один паж, на которого англичанка насмотреться не может. Малый этот, как известно, пригульный, прижила его служанка от рыцаря по пьяному делу, разговаривает он со скотткой по-французски, а по-чешски как следует не выучился — без конца моравские слова в речь вплетает. Нет для него на свете города лучше своего Кромержижа, а называет он себя Ячменьком, хоть и наречен по-другому. Богохульно присвоил себе имя моравского короля, того самого, кто, согласно легенде, явиться должен в самую лихую для народа годину.