Избранное - [19]

Жены пражских горожан, оскорбившиеся проделкой Жака, который испоганил их пироги, тем не менее вторично испросили через пана Вацлава Вилима из Роупова аудиенцию и вручили королеве такой дар, который, как они были убеждены, поганый зверь осквернить не сможет. Они толпой устремились в Зеленую комнату, натопленную можжевеловыми ветками, и преподнесли королеве колыбельку из слоновой кости и эбенового дерева, украшенную драгоценностями и устланную шелковыми подушечками. И еще присовокупили к ней приданое для младенца из тончайшего полотна, чепчики и одеяльца с кружевами, какие некогда, еще во времена Рудольфа II, предлагал покупателям в Праге один купец из Камбре. Королева захлопала в ладоши и поблагодарила за подарки по-чешски, произнеся фразу, которую помог ей заучить Иржик. Потом пожала всем правую руку, зная уже, что таков здешний обычай.

Горожанки покидали Град довольные королевским угощением — легким вином и сладостями. Но, прощаясь, все же заключили про себя:

— Видали англичанку! Дорогой-то подарок ценит, а простое сердце не разумеет!

Так что для Иржика был омрачен и сочельник.

В середине декабря выпало много снега и мороз разукрасил окна Града хрустальными цветами. Королева рассказывала Иржику о своем друге, известном путешественнике сэре Томасе, и отравлялась у попугая мистера Грина, не грустно ли ему оттого, что ледяные кущи на окнах не зеленого цвета. Попугай да и сама королева заскучали, оттого и Иржик был невесел.

Но самым неприятным было то, что конопатый силезец капеллан Скультетус задумал отслужить рождественскую литургию для короля, королевы и протестантской знати в храме святого Вита, напрочь очищенном от икон, крестов и украшений якобы потому, что нельзя служить разом и богу и идолам. А посему проник Скультетус в ночное время в храм ж приказал нанятым для этой щели ремесленникам не только снять древние образа и распятия, но и выломать из алтаря украшения и раки со святыми мощами. При этом злодеянии вроде бы даже присутствовали и чешские паны, сторонники кальвинистской веры, и старший среди них пан Вацлав Будовец из Будова, человек достойный и мудрый, но в делах веры неумолимый. Перечить Скультетусу осмелился лишь один Генрих Матес Турн{47}, генерал королевских войск, ибо по его разумению поступок сей вызвать мог великий гнев всего народа на королевскую чету — поелику не подобает столь поспешно вырывать то, что жило в душах людей столетиями. Но Скультетус, которому до чувств чешского народа не было никакого дела, никого не хотел слушать и в спеси своей доходил до богохульства. Вот так за несколько часов храм святого Вита оказался оголенным. Будь у неистового проповедника больше времени, он приказал бы, верно, сокрушить ангелочков и кресты, сбить лепные розаны, а заодно и всех химер, украшавших водостоки на наружных стенах храма. Мало того! Ночью с моста исчез крест с фигурой распятого Спасителя. Поползли слухи, мол, сделано было то по велению англичанки, которая не пожелала видеть «голого цирюльника, прибитого к двум доскам».

Иржик спросил у королевы, так ли это. Она ответила, что ее не пугает вид нагого тела. Не мешал ей и Распятый на мосту, где она вообще редко появляется, поскольку у нее нет надобности ездить на другую сторону реки. Приказания снимать крест она не давала.

— Скультетус — человек усердный, — заметила она, — и хотел бы и в Праге завести гейдельбергские порядки.

— Гнев, однако, обращен против вас, ваше величество!

— Трудно быть в Чехии королевой, — со вздохом произнесла леди Бесси и улыбнулась. — Куда убрали образа из храма?

— В подвал и в другие храмы.

— А крест с моста куда подевался?

— Говорят, он уплыл по воде…

— Вот так и все уплывет, милый мой Ячменек…

9

Но гнев пражан не уплыл по влтавской воде и не охладился как покрывшая ее ледяная корка. Не занесло его и снегом, укрывшим город и Град, Поговаривали о разграблении храма, слухи о том разнеслись по Праге, дошли до Вены и Мадрида. По этому поводу распевались даже оскорбительные куплеты. И двух месяцев не прошло со дня торжественной встречи и еще более торжественной коронации, а пражане уже не обращали взора к Граду с радостной мыслью, что там — престол нового короля. Народ потерял к молодому Фридриху всякий интерес.

— Cucullus non facit monachum, — говорил какой-то школяр каролинской коллегии{48}, — et corona non facit regem! (Не клобук делает монаха, и не корона делает короля!) Что одно «Ф», что другое — Фердинандус ли, Фридерикус ли, — хрен редьки не слаще!

На рыночной площади школяру хлопали, а слова его разносили по всем трем городам пражским.

Про королеву начали болтать в трактирах, что по ночам, сев на ирландскую суку, ездит она по надворьям замка. Еще шушукались, будто привезенная из Англии обезьяна — ее любовник. Так что, мол, вернулись в Град времена разврата. Рудольф II, тот просто насиловал служанок и скотниц в дворцовых конюшнях под брюхами кобыл на мокрой соломе. Так то была по крайности мужская забава. А англичанке за такие ее дела прямая дорога на костер. И рыжего вонючку Абрахама Шульца пора заодно с ней изжарить, поди ж ты, сам дозволяет английским фрейлинам ходить с титьками наружу и отплясывать гальярду, задирая юбки выше пупка, а образа девы Марии из храма выкидывает! Короля называют черноглазым Адонисом, так ведь этого самого Адониса-то, дружка Венерина, растерзал все ж таки дикий вепрь. А королева-англичанка опять же никакая не Венера, а как есть сущая ведьма. А видно то, когда она разденется. Цирюльники из замка божатся, что у нее на всем теле родинки не найдешь, а уж это — самая верная примета. Сатана ведь любит кожу без единого пятнышка, потому как больно лакомый он!