Избранное - [65]

Между тем Пишта вовсе не был ловцом приданого. Он женился бы на Жужике и без этих сорока тысяч, он взял бы ее голую, в той самой рубашечке, в которой она бросилась ради него в колодец. Он любил Жужику. И любил все крепче. Я еще не видывал мужа, который бы так обожал свою жену. Без каких-либо обетов себе или ей он внезапно попросту умер для мира кутил, перестал пить, забросил карты. И все сидел возле нее, словно пришитый. Он укрыл ее в своей холостяцкой квартире, там они и зажили, даже новой квартиры не сняли. Деньги свои положили в банк. Купили только бричку, на которой и раскатывали куда вздумается. Вечером, держась за руки, бродили по пустынным улочкам. Если бывал когда-либо брак по любви, то это их брак.

Разумеется, и брак по любви имеет свои недостатки. Кто привносит в брак свой любовь, поступает не намного мудрее, чем тот, кто приводит себе в дом великолепного грациозного леопарда, дабы тот оберегал его покой. Не очень-то он на это пригоден.

Они тоже частенько ссорились. Пишта ревновал жену, она еще больше — его. Даже к мыслям его ревновала. Оба были еще очень молоды, можно сказать дети. После бурь вспыхивала радуга. Они мирились со слезами на глазах. Словом, ссорились и целовались, как голубки.

Спустя месяца два после свадьбы они опять сцепились из-за какого-то пустяка. Было это ясным весенним утром. Хлопнув дверью, Пишта бросился к себе в контору. Когда в полдень он вернулся домой, квартира была пуста. Плита на кухне не топилась. Жужика даже не приготовила обед. Некоторое время он искал ее повсюду, лазал даже под кровать. Он ждал ее до трех часов дня. Затем пошел к тестю.

Старик, с которым после свадьбы он виделся лишь однажды — да и то они сами навестили его, принял зятя холодно. Он и на этот раз не подал ему руки и говорил с ним на вы. Услышанному не удивился. Только тряс головой, пожимал плечами да хмыкал, твердя, что дочь к нему не приходила, где она сейчас, бог весть, а он знать ничего не знает. И вообще не его это дело.

Пишта, выйдя во двор, заглянул даже в колодец и сломя голову помчался к себе. Он надеялся, что, воротясь, непременно застанет Жужику дома. Но дома ее не было. Он стал уже нервничать. Где она может быть, куда могла убежать? Жужика дружбы ни с кем не водила. Зайти в ресторан одна страшилась по-прежнему. Пишта обыскал весь город, заглянул на каждую улицу, в каждый закоулок. Искал и в городской роще. Вечером в полном отчаянии дал знать в полицию. Полицейский офицер посоветовал еще раз наведаться к старику.

Да больше и нечего было делать. Однако прежде он подошел к дому сзади, с другой улицы. И здесь увидел в окошке свет. Старик за всю свою жизнь ни разу не зажег лампы, денег жалел. Там могла скрываться только Жужика. Он постучал в окно. Лампу тотчас погасили. Это была она, конечно, она.

Действовать силой он не посмел. Знал ее. Такая же упрямая, как отец. На насилие отвечала еще большим насилием. Он позвонил у ворот. Прошло немало времени, покуда старик открыл ему. Пишта заявил твердо: жена его скрывается здесь. Старый Сюч этого не отрицал, впрочем, и не подтвердил тоже. Пишта стал умолять, просить тестя, чтоб смягчил сердце дочери, помирил их, а уж он за это отблагодарит — словом, готов был пообещать что угодно. Старик раздумывал долго. Наконец вымолвил: это обойдется зятю в пять тысяч.

Пишта принял его слова за шутку, даже и посмеялся, — но то была вовсе не шутка. На другой день тесть даже не впустил его в дом, лишь коротко что-то буркнул из окна и, убедясь, что зять пришел с пустыми руками, молча захлопнул створки. Добраться до Жужики было невозможно. Писем она тоже не принимала. Словом, Пишта не получил обратно жены до тех пор, пока не взял из банка пять тысяч и точнехонько не отсчитал всю сумму старику в руки.

Так он в первый раз выманил деньги у Пишты. Но это повторилось еще дважды. В следующий раз примирение обошлось дороже, старик вытребовал себе пятнадцать тысяч. Однако самым тяжким оказался третий случай; это было на масленицу на втором году их свадьбы.

Тут уж и вправду дело вышло не шуточное. Они возвращались домой с бала-маскарада — первого бала, на который повел Жужику муж, — и на улице так поссорились, что Пишта, едва вступив в дом, прямо в прихожей два раза подряд ударил жену по щеке. Жужика повернулась на каблуках и, как была, в легоньких лаковых туфельках, в маскарадном платье феи Илоны, выбежала на улицу в морозную ночь и, рыдая, побежала к отцу. Пишта, который уже сыт был по горло бесконечными выяснениями и примирениями, а также все более непомерными контрибуциями, решил на сей раз прибегнуть к новой боевой тактике: не обращать внимания, терпеливо ждать, когда жена смягчится и вернется по своей воле. Сказано — сделано. Шли дни, потом недели. Минуло долгих три недели, а жена все еще не подавала никаких признаков жизни. Он не знал даже, добралась ли она к отцу в ту лютую зимнюю ночь, не знал, жива она или нет. Однажды вечером он прошелся перед домом тестя. Дом стоял запертый, мрачный и темный, словно крепость.

Пишта пил до утра. На рассвете он опять появился на нашей улице, но уже вместе с цыганским оркестром, чтобы взять эту неприступную крепость с помощью скрипок. До самого утра заставлял цыган без конца повторять под самым окном жены ее любимую песню — «Много ль звездочек в глазах твоих, Жужика?», до самого утра пел-орал эту песню под окошком ее, под затянутым снеговыми тучами небом, под звездами, словно ждал конкретного ответа на этот чисто риторический вопрос, на это простительное поэтическое преувеличение. Но никто ему не ответил. Только надрывались протестующе псы.