Избранное - [107]

Вдова бывало спрашивала беспокойно:

— В чем вышел Альберт?

— В папином смокинге.

Папа жил.

3

Альберт пришел домой поздно.

Вдова учителя тотчас отвела его в сторонку и испуганно зашептала:

— По-моему, с девочкой опять что-то неладно.

— Неужто!

— Уверяю тебя.

— Ну что ты, право, — сказал Альберт, пожимая плечами.

За ужином Белла была весела. Она шутила, шалила. На другой день встала рано. Освеженная и радостная села за швейную машинку. Жужжала игла, машинка ритмично постукивала, быстро вращались катушки, и Белле подумалось, что она даже не соврала, написав, будто играет на фортепьяно. У швейной машинки были свои песни. Машинка — фортепьяно бедняков, дешевое и полезное. Белла любовно окутывала себя пахнувшим затхлостью полотном, оставляя открытым лишь неподвижное желтое лицо — лицо покойника, накрытого саваном. И все-таки она была счастлива. Усердно и будто с вызовом откусывала нитки. Руки с дьявольской скоростью работали иголкой и ниткой. От них, от иголок и ниток, выщербились ее зубы, ими истыканы, исцарапаны ее бедные, бедные пальцы. Дочь учителя была белошвейкой.

Волнуясь, Белла ждала письма.

На третий день оно пришло. В каждой строке — жаркий огонь и слезы. Молодой человек носит фотографию у самого сердца.

С грустной радостью Белла пробежала письмо. Ее радость была меньше, чем она ожидала. Она была чуть-чуть разочарована. Ощущала какой-то горький привкус во рту. Однако письмо читала и перечитывала сотню раз. Эти хмельные, гипнотические слова все же обращены были к ней. Ее имя повторялось на каждой странице.

«Душа — это главное, — писал чиновник. — И сердце».

Она поспешила ему ответить.

Месяц спустя они обменивались письмами уже ежедневно.

А о покойнице тихо забыли. Молодой человек и не поминает в своих письмах ту фотографию, он пишет только о ней, постоянно, постоянно о ней. Он искренне, крепко ее любит. Девушка строчит ему ласковые слова, нежно гладит его по лицу, а он обнимает ее, сжимает в объятиях. И оба счастливы.

Лицо Беллы сияло радостью.

В тихую предвечернюю пору она часами простаивала в зеленом саду, с закрытой книгой в руках, тихо уставив глаза неизвестно куда.

«А вдруг он и вправду полюбил меня?»

Она думала о том, как в один прекрасный день он приедет за нею, узнает ее и ни словечком не обмолвится о портрете. Он обовьет руками ее стан и скажет:

— Я представлял тебя именно такой. Душа — это главное. И сердце.

Младший брат мрачнел, видя ее веселой. Он что-то подозревал. Чувствовал, что его предали, оставили в одиночестве, и стал ее ненавидеть.

— Что ты делала на почте?

— Ничего, — отвечала Белла.

— Я и вчера тебя видел там.

— Тебе-то какое дело.

Ненависть леденила им губы. Альберт искал случая застать ее врасплох. Хитрые увертки сестры его оскорбляли. Он желчно наблюдал, как она вечерами приходит домой и, довольная, садится за ужин. Вне всякого сомнения, сестра помолодела. Иногда выглядит чуть ли не хорошенькой. Стала носить светло-голубое платье. И, пожалуй, оно ей к лицу.

Однажды после обеда она вышла из дому раньше обычного и по случайности забыла запереть свои шкафы.

Альберт жадно накинулся на письма. Глаза молниеносно пробегали по строчкам. Его предали.

Он издевательски засмеялся сестре в лицо:

— И это все писали тебе?

Белла побледнела и не ответила. Только отчаянно стиснула зубы. Стыд, отвращение, презрение не давали ей выговорить ни слова. Она прямо смотрела брату в лицо. Вся ненависть, скопившаяся за годы, сжимала обоим горло. В глазах женщины брат олицетворял собою мужчину, в глазах мужчины сестра была женщиной, всеми женщинами, которые презрели его, предали, бросили на посмеяние. Злобные взоры скрестились. Задыхаясь от ярости, они вцепились друг в друга. Сплелись лютые руки. Они долго молча боролись. Их лица были искажены. Глаза расширены. Рты извергали вместе со слюной грязные оскорбления. Стянутые в пучок волосы Беллы распались, она выглядела фурией.

— Жалкий рыцарь гвоздики!

— Дурнушка… дрянь… ты… ты…

Вдова учителя наблюдала полуночную баталию скорбными глазами умирающей.

— Ваш отец всегда говорил… всегда говорил… Это все не для вас. Ваш бедный отец…

Ее старомодные очки запотели от слез.

4

С этого времени Альберт стал часто пропадать по вечерам. Он возвращался к полуночи, крепко подвыпивший. И вот однажды он опять появился с розовой гвоздикой в петлице.

Роковая гвоздика!

Вдова учителя, увидев ее, разрыдалась. И весь следующий день провела у себя в комнате, проливая слезы.

Почти в беспамятстве она твердила Белле:

— Он опять начинает сначала.

— Несчастный, — говорила Белла.

Сама же отослала скромному чиновнику письмо с просьбой вернуть портрет.

Портрет возвратился из долгих странствий сильно потертым. Она долго смотрела на него в отупении. В великом накале страсти он почти обратился в пепел, вылинял, побледнел, стал тенью, воспоминанием. Но мертвая сестра не сердилась. Она глядела на Беллу ласково, с сочувствием и печалью.

Белла вошла в комнату.

Была преотвратная ночь. Серая от пыли, ветреная летняя ночь, пустая, без каких-либо ночных впечатлений. Тот, кто сейчас проснется, наверное, решит, что это даже не ночь, а темное непогожее утро. Далеко, очень далеко в небе плачут звезды. Вокруг Беллы сонно зудят толстые, напившиеся крови комары, они зудят, наигрывают своими кровавыми жалами, словно ожившая швейная игла. И нет им числа. Их можно бы ловить ситом. Белла глядела в ночь и спокойно, печально думала о том, что эта ночь у нее последняя. Все прочее только серость, пыль и ветер, скука и унылое прозябанье. И лишь один незадачливый безумец все будет писать и писать покойнице письма, на которые уже никогда не получит ответа.