Избранное - [103]
— Не правда ли? Мне это многие говорили.
И эти слова были встречены громким смехом. Лейтенант произнес их тоном человека, уверенного в успехе и убежденного в своем остроумии и неотразимости. Однако Пирошка ничего не поняла. Над чем тут смеяться? Лейтенант подбросил в воздух свой носовой платок, и девушки снова расхохотались. Пирошка наклонилась вперед, в головке ее теснились сумбурные мысли, и ей было стыдно, что она такая глупая. Замешательство ее росло. А гости все прибывали и прибывали. Сначала вошла бледная длинноносая дама с мужем — толстым, рыжебородым господином. Затем много-много барышень и еще больше молодых людей. Шум стоял такой, что никто не слышал друг друга. Играли на рояле, на скрипке, пели, свистели, кукарекали, визжали. А бледная маленькая девочка напряженно вглядывалась в гостей, тщетно ожидая, чтобы ее заметили.
Зашла она и в другую комнату. Понаблюдала там за пожилой дамой и старым господином, которые говорили по-немецки. Забившись в уголок дивана, она с глубоким презрением мерила их взглядом и думала про себя:
«Чудны́е эти взрослые! Совсем как дети. Важничают, представляются, будто понимают друг друга, а на самом деле ничегошеньки непонятно! Я же ведь не понимаю!»
Тут бабушка взяла ее за руку и повела в столовую, где накрыт был длинный белый стол. Все остальные гости уже расселись. Пирошку усадили рядом с мамой. Здесь общество было немного интереснее. Прямо перед носом у Пирошки сверкал нож для торта; она взяла его в руки, но мама тут же велела положить на место, и Пирошке оставалось только любоваться тарелкой с ангелочками. Впрочем, гости и за столом говорили как-то непонятно. Толстая дама в зеленом платье, похожая на лягушку — Пирошка сразу это отметила, — без умолку болтала о своих родственниках. Другая у всех спрашивала о здоровье, но, как и Туши, не выслушав ответа, тотчас отворачивалась. Сейчас эта дама обратилась к маме:
— Как ваша крошка?
— Спасибо, ничего.
— Желудок бы не расстроила…
Пирошка смотрела на тетю, на множество пестрых платьев, яркие торты, цветные тарелки и нетерпеливо ерзала на стуле.
Слова тети ее очень удивили, тем более что та за ужином ела больше всех. Да и остальные гости ужасно много ели. Выпили кофе со сливками, затем последовало жаркое, торты, фрукты, сыр, а они все еще не насытились. Толстая дама, которой все делали комплименты, уверяя, что она похудела за лето в Мариенбаде, брала уже третий кусок торта со сбитыми сливками. А шум все нарастал. Уже и пожилые господа что-то кричали. Разошлись вовсю. Бородатый дяденька поднялся с бокалом в руке и начал говорить. Пирошка слушала внимательно, но не понимала ни единого слова и не знала, сердится толстый господин или только шутит. Он широко разевал рот, лицо его налилось кровью. Сине-лиловые жилы набухли на мясистом лбу. Брови угрожающе прыгали, глаза блестели и сверкали. Он выкрикивал:
— Дружба, которая связывает нас с этим домом, вернее, любовь, которая охватывает каждого, кто вступает в этот храм, если можно так выразиться… в этот храм, который…
Пирошка во все глаза смотрела на орущего господина.
Он был похож на папу, когда тот бранит прислугу. Но все вокруг улыбались, глядя на него, и не плакали, а махали руками, кричали «правильно» и стучали вилками. Пирошка посматривала то на толстого господина, то на гостей. Она не знала, смеяться ей или плакать. Нос у нее чесался, глаза горели, в груди щекотало от какого-то смутного страха. А за дверями на кухне непрерывно трещали электрические звонки. Сновала прислуга, хлопали двери. Слова — напрасно пыталась она отогнать их — сердито, как осы, жужжали вокруг. В ушах звенело. Затем старый господин высоко поднял бокал, и что тут началось! Гости все разом заговорили, повскакали с мест, тарелки задребезжали так, словно разбились на миллион мелких осколков. В соседней комнате двигали мебель. Пирошке все казалось дурным сном, от которого хотелось поскорее очнуться. Но напрасно она таращила глаза. Гости не исчезали. В коридоре появились цыгане. Они канифолили смычки, настраивали скрипки, играли туш после тостов. Девочка боялась, что потолок обрушится, гостей засыплет каменной пылью и дом развалится. Нос ей щекотал тошнотворный запах серных спичек. Какой-то молодой господин подскочил к роялю и сердито ударил по клавишам, словно хотел наказать их. В тоскливом кошачьем концерте сливались невнятные голоса мужчин, хихиканье дам и девиц.
Пирошка хотела встать, но не смогла. Она в ужасе обвела глазами комнату. Лицо ее покрылось смертельной бледностью.
«Да они же сумасшедшие! — подумала она. — Они же все до одного сошли с ума!..»
И Пирошка заревела в три ручья.
1908
Перевод Е. Тумаркиной.
КАРТЫ
Цезаря Альберга в сентябре выпустили из тюрьмы. Плечи у него согнулись, он слегка облысел, виски поседели, но белое лицо его почти не изменилось. В октябре он уже жил вместе с женой и шестилетним сынишкой на улице Нюл, где снял чистую меблированную квартиру окнами в сад. Из заключения Цезарь вернулся поздно вечером. Его жена — молчаливая бледная женщина, всегда носившая черное, — заставила квартиру туберозами, тяжелый запах которых отравлял легкие и наводил смертельную тоску. Шулер вошел в комнату. Жена и сын горько заплакали. Цезарь лег на скрипучий диван. Женщина и мальчик бросились к нему и, прижавшись лицом к его тощему телу, зарыдали, словно по покойнику. За весь вечер они обменялись всего несколькими словами. Цезарь неподвижно лежал на диване, точно в гробу. Радость встречи потонула в печали.
