Избранное - [56]

Он взял со стола два объемистых свертка и протянул их детям. Они растерянно сунули их под мышки. Затем председатель передал вдове конверт. Она положила его в сумочку, откуда достала платочек и поднесла его к глазам. Она плакала, а дети стояли неподвижно, держа под мышками свертки, и молчали.

— Вечная память нашему товарищу Мирко Сивацу! — сказал председатель.

— Вечная память! — отозвались все.

— На этом наш траурный вечер закончен, — добавил председатель, и люди стали подниматься. В третьем или четвертом ряду всхлипывал пожилой мужчина, уже наполовину седой.

— Меня потрясли стихи, — оправдывался он перед соседями.

Вдова, подталкивая детей, прошла между рядами скамеек. Начали расходиться и остальные. Траурный вечер был окончен.

Перевод Н. Вагаповой.

Из сборника «Пестрая компания» (1969)

ДЕВЧОНКА

Маленькая продавщица белградского универмага, недавно поселившаяся в полуподвале дома, что по улице Вишнича, вскрыла себе вены на левой руке, наглотавшись перед этим таблеток, которые нашла в аптечке магазина. Случилось это в воскресное утро в ее комнатенке в то время, когда соседи сидели, отдыхая у открытых окон, на лавочках перед своими крылечками, или потягивали кофе в холодке под большой шелковицей. И поскольку выпитые порошки не успокоили боли, а напротив — вывернули все внутренности, она стала кричать, ее крики вовремя услышал старый таксист, возившийся со своей машиной во дворе, и не раздумывая вышиб не очень крепко запертую дверь. Девчонку он увидел скорчившейся на кровати, с окровавленным полотенцем на руке. Будучи человеком искушенным в такого рода делах, не дожидаясь ни милиции, ни «скорой помощи», он на своей машине доставил ее в ближайшую больницу.

Солидный милиционер, без особой спешки явившийся во двор, бегло и поверхностно, без всякого интереса осмотрел место происшествия. В общем, в этом деле не было ничего загадочного или необычного. Все пришли к выводу, что в такое время дня, так сказать, на глазах у жильцов, насилия совершено быть не могло. В девчонкиной комнатке на столе рядом со стаканом было обнаружено несколько пустых коробочек из-под аспирина и пирамидона, а на полу возле постели — окровавленный осколок оконного стекла, которым девушка перерезала себе вены. Никакого письма, объяснявшего причины своего поступка, она не оставила, а соседи девушки, отзывавшиеся о ней только положительно, ничего к этому добавить не могли. Поселилась она здесь недавно по объявлению, которое прочитала в газете; ее не заставали, как других, на лавочке с парнями, и к себе она не водила мужчин. Всегда приветливо здоровалась со всеми, еще вчера, напевая, поливала цветы на окне, только накануне вечером пришла чуть позднее обычного и с тех пор не выходила из комнаты. Милиционер все это записал, сильно нажимая карандашом на блокнот, точно намереваясь проткнуть его, забрал несколько фотографий, которые обнаружил в чемодане под кроватью, и соседи потихоньку разошлись.

Тем временем девушку доставили в приемный покой городской больницы; ей промыли желудок и перевязали рану, которая была не слишком глубокой, и поместили — как легкий случай — в ближайшую палату, где оказалось свободное место, а таксиста, спешившего закончить ремонт машины, отпустили.

Не без интереса оглядывая плотно сбитую, кругленькую девушку, санитары переодели ее в длинную грубую больничную рубашку, на носилках перетащили в палату и уложили на постель возле дверей. Поправили подушку, больную руку поместили поверх одеяла, — будет видно, если рана опять начнет кровоточить, и разошлись по домам, чтобы поспеть к началу трансляции футбольного матча.

В этот день разрешались свидания, и первые посетители уже входили в палату с сумками и садовыми цветами в вспотевших руках. Близкие и дальние родственники приводили с собой даже маленьких детей, которые входили испуганные и смущенные, но вскоре, освоившись, принимались бродить по палате. Друзья и знакомые еще с порога громко восклицали: «Ну как сегодня?» и «Вам лучше?» Соседи по двору, люди городских окраин, смиренно клали на тумбочки завернутые в газету передачи, словно скромные пожертвования на алтарь, и, пятясь, собирались возле постелей: женщины тут же принимались судачить, а крупные, плечистые мужчины переминались с ноги на ногу, исполненные желания выйти в коридор покурить.

Все это время девушка пролежала с закрытыми глазами, точно в беспамятстве или во сне. К ней никто не подходил, и она не оборачивалась на посетителей. И только когда все разошлись и все успокоилось, больные попрятали передачи по тумбочкам и вытянулись на постелях, вновь предаваясь своим болезням, вздохам и стонам, соседки вспомнили о новом товарище по несчастью, который тихо, безмолвно лежал на кровати возле дверей. Они спросили ее, как она себя чувствует, не надо ли ей чего, удивились и забеспокоились, когда она не откликнулась, и знаками обратили на нее внимание дежурной сестры. Но та громко и грубо их успокоила: «Ничего с ней не сделается. Подумаешь, порезала руку. Вот отдохнет, выспится, а завтра уж и зачирикает. Вам бы да мне такое здоровье!»

В палате находились еще четыре больные, все четыре страдали от каких-то женских болезней, приковавших их к постелям, точно у них были перебиты позвоночники. Лежали они здесь уже давно, а поскольку болезни были тяжелые и мучительные, похоже было — нескоро выйдут. Побледневшие, с огромными темными кругами под глазами, измученные долгим лежанием и болями, с горя и обиды они вздыхали по временам и тихо постанывали. Иногда какая-нибудь оживится, чуть приподнимется и заговорит, но, так как редко случалось, что кто-то из соседок оказывался в столь же добром расположении духа, она скоро замолкает и, поскольку боли вновь начинают ее терзать, вытягивается на постели и, закрывшись до подбородка одеялом, сначала охает, а потом принимается кричать.