Избранное - [43]

Ибрагим-аге не хочется домой. Он знает, что там его ждут жена и дети, и потому еще раз обходит базар.

Лестница и переулок, которые ведут к слободе и старому городу, пусты. Оконные решетки, скрывающие женщин от мужского глаза, повыпали, крыши перекосились, точно их кто потянул с домов. В заборах, где они еще есть, не хватает досок (зимою маглайцы перевели их на дрова), и теперь в дыры выглядывает крапива, которая всегда пышно разрастается вдоль оград. На дверях лавок и лавчонок висят замки, вывески и рекламы семян и «кофе Франка» выцвели, заржавели, покривились и нередко держатся на одном-единственном гвозде.

На базаре — никакой тени. Солнце заливает круглую желтую опустевшую площадь, по которой расхаживают голуби, и увитые плющом и заросшие терновником стены старинного замка над Маглаем.

Перед цирюльней Мухарема Золотаря Ибрагим-ага вспугивает воробьев, купающихся в воде, которую Мухарем выплеснул утром. Мимоходом Ибрагим-ага раздвигает занавес из деревянных бусин и заглядывает внутрь. Слышно мушиное жужжание, в темном зеркале Ибрагим-ага видит свою собственную голову, увеличенную и вытянутую, пугается, пятится назад и уходит.

В мастерской сапожника Исмета Мелемеза, как ему показалось, тихонько постукивает молоток. Он просовывает голову и туда.

— Работаешь? — спрашивает он.

В лавке темно и ничего не видно.

— Не работаю, — сердито отвечает чей-то голос.

— Это я, — представляется Ибрагим-ага. — А мне показалось, ты чего-то прибиваешь.

— Нет, — отвечает Мелемез, и в самом деле все стихло, ничего не слышно.

Ибрагим-ага уходит, и снова ему кажется, что там, в лавке, что-то постукивает, и он догадывается, что Мелемез его обманул. «И где он только кожу достал? — недоумевает он вздыхая. — Плохо. На базаре нет дела, и что ни придумай, за что ни возьмись, все валится из рук и идет прахом».

Перед лавкой Хамида Фесты разложены на доске медовые пряники, которые он еще весной испек из кукурузной муки. Они покрылись пылью и побелели; в лавке пусто, пряники никто не сторожит и никто не спрашивает. На базаре, за чесмой[10], несколько рабочих уже два месяца разбивают щебень, которым будут засыпать мост и базарную площадь; комиссия от общины проверяла их работу, нашла, что щебень слишком крупен, и теперь эти люди мельчат его; отдыхая, вытирают пот, насаживают молотки, засучивают рукава и плюют на ладони.

«Плохо!» — опять думает Ибрагим-ага, горбится еще больше, снова обходит базар, крутит головой во все стороны, как птица, и поворачивает назад, к парому.

Тут сейчас царит оживление. На той стороне к станции подошел поезд; крестьяне, приехавшие на нем, сходят с парома и подымаются по берегу. Ибрагим-ага встречает их, он уже не держит руки за спиной, а потирает их, улыбается и окликает всех без разбора, знакомых и незнакомых.

— Мерхаба!.. Сабахайросум[11], Ибро!.. Доброе утро, молодка! — И хватается за торбу.

— Пусти, не продаю! — отмахивается молодка, грубо стряхивает его руку и сворачивает налево, к государственному магазину.

Ибрагим-ага посылает ей вдогонку ругательство и заглядывает в двери магазина — входить ему неудобно. В просторном Эсад-беговом лабазе, под сводами которого свободно могла бы поместиться повозка с лошадьми, темно, и вошедшему с улицы трудно что-либо разглядеть. Уже более полугода прошло с тех пор, как здесь открыт государственный магазин, и теперь над лабазом висит вывеска, на которой большими зелеными буквами написано: «Зе-Ма», а в самом лабазе суета и гудение, как в улье. И Ибрагим-аге весной предлагали тут работать, но он отказался. Привык, мол, работать от себя, и, бог даст, дела пойдут лучше. Поэтому-то ему и неловко стоять здесь, и он смешивается с толпой крестьян, которые толкутся около магазина, суетятся и перекликаются, а на берегу, под мостом, вводят лошадей на паром; несколько пленных немцев грузят строительные материалы, оставшиеся от взорванного в позапрошлом году во время отступления моста. Немцы голы до пояса, загорелы, по их груди и спинам стекает пот. Они подставляют плечи под тяжелые балки и хором ухают, чтобы взяться разом.

На берегу, на высоком основании моста, сидят, болтая босыми ногами, несколько маглайцев в расстегнутых рубахах и рваных штанах. Они глазеют на работающих немцев и на человека, который руководит погрузкой с берега, волнуется, кричит и командует. Когда немцы берутся за балку, маглайцы, точно помогая им, тоже клонятся все в одну сторону, а с ними и Ибрагим-ага Петух, который стоит, облокотись на деревянную ограду.

— О аллах! Кто бы подумал, что от такой силищи немцев останется только это? — вопрошает он и подходит ближе к человеку, распоряжающемуся работой.

Рядом стоит грузовик, кряхтящий и трясущийся от усталости, напряжения и быстроты, с какой он примчался сюда. С него соскакивают молодые ребята, быстро разгружают его, таскают мешки на берег, и в воздухе над паромом и дорогой висит облако пыли от множества ног.

— Перевозите? — спрашивает Ибрагим-ага распорядителя.

— Перевозим! — отвечает тот и, не имея времени на разговоры, машет немцам, прикладывает ладони ко рту и кричит: — Правей, правей заноси! Та-а-ак. Теперь жердь подсовывай!