Избранное - [19]

жирами распарена,

по первому порядку своих деревень

выплывает туша розовая барина —

цепка золотая по жилету, как ремень.

Он глядит зелеными зернышками мака,

он бормочет — барин — раздувая нос:

— Здравствуй, нерадивая собака,

пес…

Это злобу внука,

ненависть волчью

дед поднимает в моей крови,

на пустом животе ползая за сволочью:

— Божескую милость собаке яви…

Я ее, густую, страшной песней вылью

на поля тяжелые,

в черный хлеб и квас,

чтобы встал с колен он,

весь покрытый пылью,

нерадивый дед мой —

Корнилов Тарас.

1930

Дед. — Впервые в «Первой книге».

Качка на Каспийском море

За кормою вода густая —

солона она, зелена,

неожиданно вырастая,

на дыбы поднялась она,

и, качаясь, идут валы

от Баку

до Махач-Калы.

Мы теперь не поем, не спорим —

мы водою увлечены;

ходят волны Каспийским морем

небывалой величины.

А потом —

затихают воды —

ночь каспийская,

мертвая зыбь;

знаменуя красу природы,

звезды высыпали, как сыпь;

от Махач-Калы

до Баку

луны плавают на боку.

Я стою себе, успокоясь,

я насмешливо щурю глаз —

мне Каспийское море по пояс,

нипочем…

Уверяю вас.

Нас не так на земле качало,

нас мотало кругом во мгле —

качка в море берет начало,

а бесчинствует на земле.

Нас качало в казачьих седлах,

только стыла по жилам кровь,

мы любили девчонок подлых —

нас укачивала любовь.

Водка, что ли, еще?

И водка —

спирт горячий,

   зеленый,

      злой;

нас качало в пирушках вот как —

с боку на бок

и с ног долой…

Только звезды летят картечью,

говорят мне…

   — Иди, усни…

Дом, качаясь, идет навстречу,

сам качаешься, черт возьми…

Стынет соль

девятого пота

на протравленной коже спины,

и качает меня работа

лучше спирта

и лучше войны.

Что мне море?

Какое дело

мне до этой

зеленой беды?

Соль тяжелого, сбитого тела

солонее морской воды.

Что мне (спрашиваю я), если

наши зубы

как пена белы —

и качаются наши песни

от Баку

до Махач-Калы.

1930

Каспийское море — Волга

Качка на Каспийском море. — Впервые: «Новый мир», 1931, № 2.

«Снова звезды пылают и кружатся…»

Снова звезды пылают и кружатся,

ходят сосны, сопя и трубя,

закрывая глаза от ужаса,

я обманываю себя.

Милый тесть мой,

Иван Иваныч,

берегите мою жену,

я опять пропадаю на ночь,

словно камень иду ко дну.

Прямо падаем все от хохота,

ничего не понять спьяна —

это домики,

это Охта,

это правая сторона.

Боком,

   гоголем,

      чертом старым —

наши песенки об одном, —

разумеется, по гитарам

ходят рученьки ходуном.

Сукин сын,

   молодой безобразник,

дует в бубен,

   а бубен — день…

Нынче праздник,

   и завтра праздник,

только будет и буден день.

Только вспомню, как пел, бывало,

под Самарою,

под Москвой —

чертов баловень,

запевало,

в доску парень, ребята, свой.

Задушевная песня-премия

легче ветра и ковыля,

день за днем золотое время

пролетает шаля-валя.

— Купите бублики,

гоните рублики,—

песня аховая течет,

и в конце концов от республики

мы получим особый счет.

А по счету тому огулом

по заслугам и по делам

нашу жизнь назовут прогулом

с безобразием пополам.

Скажет прямо республика:

   — Слушай,

слушай дело, заткнись, не рычи, —

враг на нас повалился тушей,

вы же пьянствуете, трепачи.

Пота с кровью соленый привкус

липнет, тело мое грызя…

И отвесит потом по загривку

нам разá

и еще разá.

Всё припомнит — растрату крови,

силы, молодости густой,

переплеты кабацкой кровли

и станков заржавелый простой.

Покачнемся и скажем:

   — Что ж это

и к чему же такое всё,

неужели исхожено, прожито

понапрасну, ни то ни сё?

Ни ответа,

   ни теплой варежки,

чтобы руку пожала нам,

отвернутся от нас товарищи

И посмотрят по сторонам.

Да жена постареет за ночь,

может, за две — не за одну.

Милый тесть мой,

Иван Иваныч,

не сберег ты

мою жену.

<1931>

«Снова звезды пылают и кружатся…» — Впервые в книге «Все мои приятели».

Открытое письмо моим приятелям

Всё те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село.

А. С. Пушкин

1

Мне дорожка в молодость

издавна знакома:

тут смешок,

   тут выпивка,

      но в конце концов —

все мои приятели —

все бюро райкома —

Лешка Егоров,

Мишка Кузнецов,

комсомольцы Сормова, —

   ребята —

      иже с ними.

Я — такой же аховый —

парень-вырви-гвоздь…

Точка —

   снова вижу вас

глазами косыми

через пятилетье, большое насквозь.

Ох, давно не виделись,

   чертовы куклы, мы,

посидеть бы вместе,

покурить махры,

вспомнить, между прочим,

что были мы пухлыми

мальчиками-с-пальчиками —

не хухры-мухры.

В голос песня пели,

   каблуками стукали,

только от мороза на щеке слеза.

Васька Молчанов —

ты ли мне не друг ли?

Хоть бы написал товарищу разá.

Как писали раньше:

   так-то вот и так-то…

живу, поживаю —

как на небеси…

Повстречал хорошенькую —

   полюбил де-факто,

только не де-юре — боже упаси.

2

Утренняя изморозь —

   плохая погода,

через пень-колоду, в опорках живем,

снова дует ветер двадцатого года —

батальоны ЧОНа

стоят под ружьем.

А в лесу берлоги,

мохнатые ели,

чертовы болота,

на дыре — дыра,

и лесные до смерти бандиты надоели,

потому бандитам помирать пора.

Осенью поляны

   все зарею вышиты,

ЧОНовский разведчик

   выполз, глядит…

Ишь ты,

   поди ж ты,

      что же говоришь ты —

ты ль меня,

   я ль тебя,

      молодой бандит.

Это наша молодость —

школа комсомола,

где не разучивают слова: «боюсь»,

и зовут чужбиною

   Царские Села,

и зовут отечеством

   Советский Союз.

Точка —

   ночью звезды

      тлеют, как угли,

с ЧОНа отечество

   идет, как с туза…