Идем в следующий магазин: Пахомыч красный, у Васи башка качается, Анциферов рюкзак волокет, я стараюсь дорогу запомнить, а чего там запомнишь - ни одного забора, кругом одни магазины. Ну, а за нами - толпа... Идут молча, замышляют что-то.
Ну, Вовка Гинзбург говорит: "Я, конечно, не японец... Но, - говорит, - по-моему, они нас за инопланетян принимают... И это очень даже резонно, потому что на людей мы сейчас точно не похожи!"
Ну, выходим мы на площадь, а там нас уж делегация ихняя встречает. Анциферов говорит: "А ну, ребята, приведите себя в порядок: ты, Витек, губу рукой прикрой, ты, Вася, портянки свои брось куда за угол, а то они к нам близко не подойдут, не смогут... Вовчика вперед пустим, как переводчика еврейского с японского, а тебя, Пахомыч, мы как знамя понесем..."
Вышли в центр площади торжественные, будто на демонстрации 1 Мая. Ну, те, пля, рты только разинули. Встали напротив нас, молчат. Бригадир говорит: "Переводи: саке..." Вовка говорит японцам: "Саке..." Васька говорит: "Каке..."
Ну, как сказал он, так Пахомыч от смеха на землю упал. Бригадир Анциферов его не удержал. Вовка говорит Ваське: "Ты, - говорит, - из всех иностранных языков знаешь только один - матерщинный! И не лезь в международные отношения, мать-ать, где-зде, ять такая!"
Ну, тут японцы всполошились, заколготились, один из них, самый мордато-круглолиций, выходит вперед и говорит на чистом русском языке:
"Ать-мать, нафуй-мафуй, мы рады приветствовать наших дорогих соотечественников в своей стране взошедшего солнца!"
Тут, пля, они все стали кричать "Ура!" и кинулись нас обнимать: тискают, одежду щупают, плюются, удивляются!..
Ну, я уже совсем соображать перестал. А Вовка Гинзбург кричит: "Если вы наши соотечественники, что ж у вас лица круглые?!"
"Питаемся хорошо, - отвечает их главный мордулей, - вот и круглые!"
"А глаза чего узкие?" - спрашивает бригадир Анциферов.
"Так от удовольствия, - отвечает мордулей, - улыбаемся всегда, вот и узкие!"
"А рожи почему желтые?!" - кричу я.
"Загорелые, - отвечают из толпы, - загорать очень любим!"
"Так енто што ж - санаторий какой, што ль? - говорит Пахомыч. - Тогды извиняйте, товарищи, нам на просеку надоть..."
А они нас уже не слушают, обнимают, целуют. "Ой! - кричу, губу больно!" Анциферов сам целовать стал и все норовит - баб! Васька Темирляев кричит: "Цекотно!" Они тоже все что-то кричат. Ну, сплошное, пля, столпотворение и братание. И тут я понимаю: что это не иначе, как сумасшедший дом. И сейчас, когда выяснится, что мы не санитары и кормить их не будем, бить начнут.
Ну, я кричу: "Извините, граждане, но мы сами есть хотим!.."
Тут все всполошились еще больше, поволокли нас куда-то и - вводят в большой зал, а там, пля... Я, как вошел, слюной подавился, мне потом искусственное дыхание делали. Васька Темирляев сразу в обморок упал, бригадир Анциферов сказал только: "Ать-мать, где-зде, не может быть!" Ну, Пахомыч зубы свои на пол уронил... Вовка Гинзбург, тот вообще весь мурашками покрылся...
Ну, я уже, честно скажу, ни хрена не соображаю. Потому что стоим мы в огромном зале, по стенам видимо-невидимо продуктов: окорока, колбасы, балыки, сыры, арбузы, дыни, виноград, вина... А вина!.. Ну, такие, пля, вина - что сразу видно: не краска, не политура и даже не портвейн розовый!
В центре зала столы, скатерти на них... У меня никогда такой белой и глаженой рубашки не было, как эти скатерти! На них приборы: вилки, ножи, ложки... Ну, по количеству - на отмычки похоже.
"Кушайте на здоровье, гости дорогие!" - ласково говорит мордулей Евсей Иванович.
Ну, растолкали Ваську, подняли зубы Пахомыча, сели...
"Нет, - думаю, - это не сумасшедший дом, а я точно скоро с ума сойду!" Потому - растерялся. Я как привык: выпил и - рука за закуской тянется. А тут - выпил и... не знаешь, что хватать! А вино такое - что и закусывать не хочется: во рту терпкое, в живот, как ручеек горячий пролился, а в голове - просветлело. "Ах, мать-перемать, - думаю, - вот они, какие вина на свете бывают, а я, дурак, думал, что лучше водяры ничего нет!"
Тут, смотрю, Пахомыч... у него, видать, тоже просветление наступило, схватил мордулея Евсея Ивановича за щеки и как заорет благим матом: "Евсей, ты ль енто?!" А Евсей-мордулей вдруг глаза вытаращил, схватил нашего Пахомыча за плечи, трясет, кричит: "Сашка, Саня!.."
Ну, тут и выяснилось, что их вместе по этапу гнали, а когда из порта Ванино отправляли морским путем, корабль, на котором Евсей был, потерял управление, его вынесло в океан и прибило к острову большому, незнакомому, на географических картах не обозначенному...
"Ну, руки есть, ноги есть, советской власти - нету, вот и стали обживаться, - закончил свой рассказ Евсей. И спросил: - Ну, а вы-то как? Построили, как его... коммунизьм-то?"
Ну, Володька намазывает на красную икру черную и говорит: "Видите ли, - говорит, - план по кубометрам на один человеко-час у нас на просеке..."
Ну, пля, как услышал Евсей эти собачьи слова, улыбаться перестал, глаза из щелочек стали, как у нас, - круглые, ошарашенные... даже бешеные, сразу видно - соотечественник!
"Коросо зивем, - говорит Васька Темирляев, - опрацованные все! Твасты тва, - говорит, - путет - тва!"
