Избранное - [31]

Она поздоровалась с ним так приветливо, что Неворожин, который только что собрался спросить где они познакомились, вдруг переменил намерение и, улыбаясь, дружески потянул Трубачевского за рукав.

— Садитесь. Вы что же, завсегдатай в таких местах?

— Да, я бываю иногда, — соврал Трубачевский.

— Смотрите, я Сергею Ивановичу скажу, попадет.

— Ага, вам попадет, — сказала Варвара Николаевна. — Ну ничего, мы возьмем вас под свою защиту. Не правда ли? — обратилась она к Неворожину с той холодностью, которая пропала, когда подошел Трубачевский, а теперь снова вернулась.

— Непременно, — улыбаясь, сказал Неворожин.

Трубачевский посмотрел на его баки, подстриженные углом, потом в глаза, вежливые, но как бы лишенные выражения, и ему вдруг захотелось его ударить, как того швейцара с челюстью, стоявшего у входа.

— А где же ваш приятель? — сказала Варвара Николаевна. — Ведь вы были тогда с приятелем? Такой сердитый.

И она быстро изобразила, какой сердитый.

— Ужас, как ему не хотелось идти меня провожать!

— Он здесь, внизу сидит, — радостно отвечал Трубачевский.

Она посмотрела вниз.

— Который? Вот этот?

Трубачевский встал за ее стулом. Он нагнулся, ища глазами столик, за которым сидели студенты. Легкие волосы коснулись его щеки. Сердце стало биться крупно и скоро. Он стоял и ничего не видел.

— Вот там, у окна, — сказал он, с трудом вспоминая что они сидели у окна.

— Ага, вижу. Трое?

— Трое, — сказал Трубаческий и, сам не зная, что делает, нагнулся еще ниже. Но Неворожин насмешливо скосился на него, и он сейчас же выпрямился, перевел дыхание.

— Вот этот, справа. Не узнаете?

Варвара Николаевна долго и с любопытством смотрела на Карташихина.

— Нравится, — сказала она с радостью. — Неворожин, посмотрите. Правда, славный? Эта серая курточка у него парадная?

Неворожин пожал плечами.

— Да, очень славный, — с комическим отчаянием сказал он. Разбойник с большой дороги. И знаете, на кого похож? На Толстого в молодости. Разумеется, на Льва Толстого.

Карташихин видел, что его рассматривают. Он отвернулся и сидел несколько минут, опустив голову, исподлобья уставясь в широкие стекла окна, где все отражалось — и он сам, и искусственные цветы на столах, и люди, которые ели и пили, но все было тихим и темным. Они еще смотрели на него, он был в этом уверен. Злобно нахмурившись, он с шумом отодвинул стул и встал.

— Ты куда?

— Домой.

— Лукин, хватай его за пульс. У него — как это, к черту, называется? — febris от укуса ядовитой мухи.

— Фебрис идиопатика, — повторил Лукин с чувашским выговором, который особенно был заметен, когда он говорил по-латыни.

Хомутов налил портеру.

— Прими как успокоительное вот эту микстуру. — Он подвинул Карташихину кружку. — И садись.

— Нет, вы как хотите, а я пойду, — упрямо и мрачно повторил Карташихин.

— Во-первых, если ты уйдешь, нам придется ночевать в ближайшем отделении, потому что деньги у тебя, а у нас с Лукиным… — И Хомутов сделал рукой характерный жест, оставшийся у него с тех времен, когда он был президентом республики в Литовском замке. — Во-вторых, еще не доедено и не допито. В-третьих, нам нужно дождаться Трубачевского, если только он не собирается идти ночевать к этой…

— Возьми, пожалуйста, деньги, а я пойду.

— А Трубачевский?

— Вы скажете ему, что я ушел.

— Это не по-товарищески, — возразил Хомутов, но, заметив, что Карташихин снова нахмурился, добавил поспешно: — Ну ладно, пойдем. Вот горох доем, и пойдем.

Карташихин сел. Он ни разу не взглянул наверх, но знал, что они говорили о нем.

И они действительно говорили о нем. Трубачевский расхваливал его. Варвара Николаевна слушала и улыбалась.

— На каком же он факультете, ваш гениальный друг? — снисходительно спросил Неворожин.

— На медицинском, — скоро и мрачно ответил Трубачевский и опять обернулся к ней. Он хотел сказать, что у Карташихина «железная воля», но теперь, после того как Неворожин спросил про факультет, этого уже нельзя было сделать, и он замолчал.

— Значит, он хороший? — спросила Варенька.

— Очень.

Она взглянула на Трубачевского, на его хохолок, на лицо с румянцем еще детских щек и глаза, блестевшие от водки и возбуждения.

— Это не он хороший, а вы, — сказала она. — И ужасно молодой, ужасно. В сравнении с вами я просто бабушка. Неворожин, правда, я — бабушка?

— Ну, бабушка — я бы все-таки не сказал, Варвара Николаевна.

— Ну, не бабушка — тетя. Знаете что, — обратилась она к Трубачевскому, — поедем ко мне! Здесь скучно. Мне говорили, что бар — это бог знает что, какой разврат и страшное место. Просто пивная, только в два этажа, все пьют и скучают. Поедем, да? Я угощу вас чаем.

— Спасибо, — рассеянно сказал Трубачевский.

Неворожин постучал по тарелке, подошел официант и шепотом сказал, сколько нужно платить, Трубачевский испуганно оглянулся на него И вдруг храбро полез за кошельком. Неворожин ловко придержал его руку.

— Варвара Николаевна, я с вами не согласен, — продолжая разговор, весело и вежливо сказал он. — Это место страшное. И знаете ли чем? Притворством. Здесь все притворяются. Одни — что им весело, другие — что им скучно.

И он заговорил о настоящих барах — в Англии и Америке.

Он рассказывал отлично, с легкостью и как бы без особенного желания заинтересовать, но в то же время с какою-то повелительностью — так, что нельзя было не слушать.