Избранное. Исторические записки - [151]

Так стал воплощенной культурой.

Знать ритм, свое время, и быть реалистом – одно: и покойный конечно же был реалистом в том смысле; он в жизни своей и в работе владел корнем жизни многообразнейших импульсов, разрастающихся многолико в пучках отвлеченных идей и понятий; он знал отвлеченность для привлеченности к импульсу, к ритму и к корню; в себе и в других культивировал он не идеи, но почву, культуру идей.

Да, он был реалистом.

Поэтому мог он в своих устремленьях легко и свободно пересекать ряд стремлений; и даже абстрактных систем: ведь система была для покойного символом, знаком конкретности, пересекаемой рядом проекций, живущей в разрезах; соединенье разрезов в конкретнейший контур, в фигуру явления он проповедовал.

Реалистическим символистом он был: он, оставаяся все же идеалистом. Собравшиеся у останков его представители материалистического мировоззренья отметили идеалиста в нем; ярко, прекрасно сказал П.С. Коган: покойный себя проявил главным образом в непрекращавшемся излученьи морального пафоса, в жесте абстрактную истину в жизнь воплотить, оконкретить до правды; абстрактную истину он отвергал и старался быть почвенным идеалистом, конкретным; всегда отличаяся от идеологов «идеализма» (Бердяева, Трубецкого, Булгакова); с ними смешался когда-то и он; П.С. Коган дал точную характеристику самого стиля «идеализма» покойного, как идеализма художественного.

Характеризуя покойного, кто-то сказал, что порой он бывал удивительным интерпретатором в современности философии Гераклита; и – жить умел в недрах кипящего пламени; был с Гераклитом он физиком; не метафизиком; в жизни чуждался он стылого привкуса метафизической мысли; и, будучи идеалистом, был «физиком», но не «мета»; он в материи пламени недр земляных и кипел и сгорал, расширяясь орлиным, далеко ширяющим взглядом над «точками зрения» идеализма, ему современного.

Все метафизики-идеалисты отмечены противопоставленностью идеи – явлению; если явление – здесь, то идея – там, где-то: в отдельном, в абстрактном, в себе пребывающем мире; типичного идеалиста всегда выдает неподвижная иерархия идей; и – отсутствие связи, движенья меж ними; покойный же черпал в источнике оригинального идеализма системы своей и текучесть и пламенность; в правде явления видел идею он; он не любил трансцендентного мира; идея была для него имманентна явлению.

Идеалистом-эмпириком был он, как Гёте.

В структуре идей его напечатлелась художественная композиция; был он мыслитель-художник; в явление он низводил мир идей, превращая сознание в органы слуха для смутных, его обступающих шорохов; нашему миру, как Пушкин, хотел он сказать:

Я понять тебя хочу, Темный твой язык учу.

Он учился у мира явлений в расплавленно-пламенных круговоротах текущего; «логос» его – гераклитовский «логос»; и нет – не платоновский, а гераклитовский «логос» есть ритм, превращающий хаосы – в космос, в культуру; и в «логосе» жить для покойного – значило: жить в современности, в ритме ее, иметь уши, чтоб слушать симфонии жизни сознания; метаморфозы сознания, подчиненного ритму, он волил в себе и в других; оттого-то огнем расширялась обычная косность сознания в нем; и он мог быть воистину рупором целого коллектива культурных работников, связанных с ним в устремлениях нашей текучей, расплавленно-творческой жизни.

Был смычкою с жизнью.

Он жил в приходящих к нему, как в себе; и мы все начинали жить в нем, зажигаясь его интересами; и, уходя от него, находили свои интересы в себе в состоянии расширения, в пламени взгляда его; так он делался руководителем многих стремлений и вкусов помимо желания (он не любил поучать); он любил поучаться, следя за работой других; он учился всю жизнь; и в стремленьи учиться он стал нам учителем: нами горел, а мы – им; возникало меж нами совместное действо: содействие. Да, он – со-действовал нам, приводя устремления наши к зерну огневому, к земле; семена интересов, с которыми шли мы к нему, в его нежной душе, как в культуре, восходили вторично, даря разновидностями культурных цветений; он был нам садовником наших культурных порывов: выращивал их, поливал и берег; в этом опыте обращения с нами он был реалистом трезвейшим; и опытом жизни своей и работы своей нас учил.

Результат того опыта, – овладевание воспламенением, им понимаемом трезво, реально: почти… материально; в материи нашей культуры он видел не косность, а пламень и жизнь; так: огонь его мыслей и чувств излетал из конкретной материи жизни; она для него была порохом, высекшим искру пожаров и кризисов; в них он улавливал ритмы эпохи; как бы говорил им:

Кипи фосфорически бурно,

Земли огневое ядро.

Материальные факторы жизни он брал на учет в высшей степени; в этом учете был трезв, углубляяся в философию экономики; «гераклитианец» был физиком: не метафизиком. Парадоксально сказать, но – простите (то – факт): материалистом он – был.

II

Но, без шуток, – кем был он?

В различных разрезах культуры зажил он: материалистом – в одном; идеалистом – в другом; реалистом – был в третьем; и символистом – в четвертом; он не был лишь «истом»; он знал идеал, но без – «изма