Избранное - [9]

Я уже сказал, что от деда мы получили в наследство огромный фруктовый сад. Это верно. Но не менее верно также, что к тому времени, когда дерево Кошута упало, наш фруктовый сад был уже не таким большим, как раньше. Добрую половину его отец постепенно распродал участками под жилые дома. Но если кто-нибудь подумает, что на этом мы разбогатели, то ошибется. Отец распродавал дедовский сад вовсе не потому, что хотел разбогатеть, а потому что все беднел.

— Мы живем в трудные времена, — жаловался отец и ругал правительство.

Мать, в свою очередь, бранила отца:

— Ты заботишься не о том, чтобы делать побольше вина, а лишь о том, чтобы побольше пить его.

— Вина бывает столько, сколько бог даст, — отвечал отец. — А что касается потребления…

Отец говорил тихо и медленно, у матери же язычок был острый. Она все ругала нашего «лентяя» отца, но, как сама говорила нам, детям, уже не так энергично, как раньше.

— Если ваш отец похож на старую бабу, то, по крайней мере, я была как мужчина, пока этот «убийца» не отнял у меня все силы.

«Убийцей», отнявшим у матери все ее силы, был я. В детстве мне приходилось слышать об этом очень часто. Убийство я совершил во время собственного рождения. Дело было в том, что врач, дядя Яношши, повитуха, тетя Керекеш, и сама мать точно определили, когда я должен появиться на свет, и все было тщательно приготовлено. Но я не стал придерживаться определенного ими срока. Мать матери, которая обязательно хотела присутствовать при рождении первого внука, телеграфировала из Будапешта: «Буду понедельник утром семь». Отец поехал на станцию встречать бабушку, прислуга пошла на базар за покупками. Мать осталась дома одна и кипятила молоко. Но я помешал ей. Я не дал ей времени не только послать кого-нибудь за повитухой, но даже лечь в постель. Она уселась посреди комнаты на пестрое украинское крестьянское одеяло. Там я и нырнул головой в жизнь. Когда прибыла бабушка, ее первые слова были:

— Нечего сказать, хозяйство! Все молоко убежало!

Мать нашли без сознания на полу.

Она пролежала в постели три месяца и, когда встала, не была уже прежней жизнерадостной болтушкой. На всю жизнь она осталась нервной, быть может, даже немного нервнобольной. Всякий неожиданный звук заставлял ее вздрагивать. Когда во время грозы гремел гром, она начинала плакать. Причиной всему этому был, конечно, я, а, следовательно, я был виновен и в том, что в доме не стало «мужчины», который взялся бы за виноградники, чтобы их не вырвали из наших рук. «Убийцей» прозвала меня бабушка.

Бабушка, так же как и отец, держалась своих благородных традиций. Но в то время как отец душой и телом считал себя венгром, бабушка гордилась своим испанским происхождением. Вместе с мужем она приехала в Южную Венгрию, в город Бая из Салоник. По-венгерски она изъяснялась плохо. Ее родным языком был испанский, на котором говорили в средние века. Хотя семья бежала из Испании в 1492 году во время преследований евреев и поселилась в Салониках, она сохранила свою средневековую испанскую одежду и язык. Когда бабушка рассказывала нам сказки, героями этих сказок была мудрая королева Изабелла и решительный король Фердинанд, те самые, которые изгнали евреев из Испании.

— Почему ты так любишь эту Изабеллу, если она плохо обращалась с вами?

Бабушка была удивлена этим вопросом. Она задумалась.

— Изабелла сделала Испанию великой, — ответила она наконец.

Тогда я поверил этому, но ответ ее все же не удовлетворил меня.

— Для вас она все-таки была плохой, — продолжал возражать я.

— Она была великой королевой, — упорствовала бабушка.

— Да, но…

Бледное лицо бабушки покраснело.

— Если ты чего-либо не понимаешь, лучше молчи!

Аргумент был убедительным.

Бабушка была маленькая, худенькая, очень живая старушка. Мы, внуки, думали, что у нее «не все дома», а чужие люди считали ее и совсем ненормальной. Мы — из-за того, что она рассказывала, чужие — из-за одежды. Представьте себе, какое может произвести впечатление фигура старой еврейки в костюме, сшитом по портретам средневековых испанских инфант, в городе Берегсасе, на немощеных улицах которого жители привыкли видеть венгерские национальные костюмы с нашивками, русинские шубы и лапти, еврейские кафтаны и шапки, отороченные лисьим мехом. Мы неохотно выходили с бабушкой на улицу, так как прохожие смеялись над нами, но дома мы очень любили бывать с ней, потому что она прекрасно рассказывала об одетых в бархат испанских грандах и инфантах с шелковистыми волосами. Правда, время от времени, иногда даже без всяких причин, она вдруг начинала сердиться, но если даже кто-нибудь из нас и получал в таких случаях подзатыльник, то через минуту бабушка уже целовала пострадавшего.

Почему многодетный потомок семьи знаменитых салоникских раввинов решил переселиться в южновенгерский город Бая — я не знаю. Мне известно только, что мой дед по матери, после своего избрания раввином в Бая, прекратил всякую связь с салоникскими родственниками. Кроме того, мне известно, что делом духовного воспитания евреев Бая мой дед, Иозе Севелла, занимался очень недолго — всего лишь три месяца.

Однажды утром он пошел на Дунай купаться и утонул. Вдова его письменно помирилась с салоникскими родственниками, от которых потом стала получать через какой-то венский банк ежемесячную помощь в сто крон.