Избранное - [236]

— Ты, конечно, недоумеваешь, почему я захотел встретиться с твоим немецким коллегой, а встретившись, ни словом не обмолвился о том, что его интересовало более всего, — о книге его новелл. Я должен тебе это объяснить, чтобы ты не счел меня круглым идиотом.

Итак, послушай: я только начинал свой литературный путь, когда Брандес, самый известный датский критик, написал очень похвальную рецензию на мою первую книгу. Его статья появилась в «Политикен» — самой влиятельной датской ежедневной газете. Спустя несколько недель после выхода статьи я поехал в Стокгольм, и по этому поводу многие шведские газеты перепечатали столь лестную для меня рецензию Брандеса. Вскоре я получил телеграмму от старика Стриндберга: он хочет со мной познакомиться. В телеграмме был указан адрес, число и час, когда я должен был посетить его. Стриндберг не торопился. Он заставил меня ждать целую неделю. Я тогда никак не мог понять, почему ему понадобилось так долго готовиться к встрече со мной. Наконец настал долгожданный день, и я в условленный час позвонил у двери квартиры Стриндберга. Даже на мой третий звонок дверь не отворили, а открылось лишь маленькое круглое окошечко в ней, и в этом окошечке показалась голова самого Стриндберга. Я сразу узнал его, и мы молча уставились друг на друга.

— Я — Мартин Андерсен Нексе! — сказал я громко и уверенно.

— Можете идти домой, мой друг! — ответил Стриндберг.

— Как так? — вскинулся я. — Ведь вы просили, чтобы я зашел к вам. Вы хотели говорить со мной.

— Да, хотел, — ответствовал Стриндберг. Он, по всей видимости, старался говорить громко, но через толстую дверь доносился лишь шепот. Впрочем, я услышал каждое слово.

— Когда я послал вам телеграмму с приглашением, — продолжал Стриндберг, — то читал только статью Брандеса о вас. А за эту неделю успел прочитать и вашу книгу. Можете идти, мой друг!

Стриндберг без дальнейших объяснений захлопнул окошечко в двери, и мне осталось лишь уткнуться взглядом в толстую, тяжелую дубовую доску. Несколько минут я еще ждал, сам не зная чего. Но когда немного успокоился, то постарался взять себя в руки и взглянуть на происшедшее не с трагической, а с комической стороны. Я солгал бы, если бы стал уверять, что мне это полностью удалось.

— Понимаешь, — после короткой паузы продолжал Нексе, — надо учиться у стариков. Ты, конечно, далеко не Брандес, но и я, по правде говоря, не Стриндберг. Твоей статьи оказалось мне достаточно, чтобы захотеть увидеть этого молодого немца, поговорить с ним… Но за несколько дней до встречи мне удалось прочитать и саму его книгу, которая тебе так понравилась. Ну и, как я уже сказал, надо учиться у стариков, и я в данном случае взял пример со Стриндберга. Почти точь-в-точь скопировал старика.

Наступила тяжелая пауза.

— Значит, учиться у стариков? — повторил я слова Нексе, без особого воодушевления. — Всегда и во всем, по-твоему?

— Этого еще не хватало! — воскликнул Нексе непривычно громко. — Во всем и всегда учиться у стариков было бы еще большей ошибкой, чем вообще не принимать во внимание их опыт. Учиться у них надо с толком, критически, понемножку. И ни в коем случае не подражать им, кроме, пожалуй, таких безобидных случаев, как этот. На-ка закури!

Перевод А. Гершковича

Рыцарь печального образа

(Об Ауреле Карпаты.)[73]

Познакомились мы с ним в 1918 году, в начале ноября. Встретились на Восточном вокзале, у санитарного эшелона номер 16. Это был известный передвижной госпиталь, который прославился тем, что принял в свои вагоны летом 1918 года более двух тысяч раненых венгерских солдат вместо двухсот положенных и благополучно доставил всех их с итальянского фронта на родину. В другой раз этот санитарный поезд произвел сенсацию тем, что с восемьюстами ранеными гонведами сумел проскочить через Баварию и Австрию, когда фронт, по существу, уже распался и приходилось двигаться по занятой противником территории. Дорогу себе санитарный эшелон пробивал не силой оружия, а элементарным подкупом. В то время эшелоны Красного Креста сравнительно хорошо снабжались продовольствием, и тех, от кого зависело продвижение поезда, удавалось довольно легко уговорить с помощью взятки сахаром, маслом, какао и чаем… Наибольший урон в провианте санитарный эшелон понес именно на венгерской земле, подъезжая к родному Будапешту. Но это уже другая история…

Когда мы подкатили к Восточному вокзалу (для уточнения скажу, что я уже более года служил санитаром на том поезде), нас встретил там Аурель Карпати, который был в ту пору сотрудником газеты «Дели Хирлап». У него была к нам просьба. Узнав, что наш поезд получил разрешение на рейс в Австрию за оставшимися там венгерскими ранеными, Карпати попросился поехать с нами. Мы, естественно, не имели права брать его с собой, но, также естественно, взяли.

Эту романтическую поездку Аурель Карпати описал впоследствии в мартовском номере журнала «Чиллаг» за 1955 год. Я же хочу здесь рассказать не о поездке, а о молодом Карпати. Собственно говоря, молодым он был лишь по годам — тридцать с небольшим ему тогда было. По виду же ему можно было дать значительно больше. Со зрением уже и тогда у него было плохо, один глаз совсем не видел. Аурель был очень худ, бледен и застенчив. С солдатами в поезде он разговаривал так вежливо и обходительно, что первое время они не верили, что он обращается к ним. До глубокой ночи вел Карпати душеспасительные беседы с «командованием» санитарного поезда: старшим лейтенантом запаса — социал-демократом, с интендантом, который до войны был коммерсантом, а также с фельдшером и вашим покорным слугой, который тогда представлял в эшелоне солдатский совет. Вторую половину ночи, когда трое других ложились спать, мы с Аурелем Карпати проводили в разговорах о судьбах послевоенного мира, о будущем Венгрии и более всего — о литературе. Карпати никогда не расставался с «Дон-Кихотом» Сервантеса, и в дорогу он взял с собой одну эту книгу. О чем бы мы ни говорили, он всегда садился на своего конька и цитировал то рыцаря печального образа, то его оруженосца Санчо Панса. Все повороты в политике, все разочарования и надежды он пытался объяснить через их мировосприятие, через их характеры…