Избранное - [310]

35 + 17 =

47 + 26 =

54 + 38 =

Да что вы хотите, Мишко только-только восемь стукнуло, а в те времена дети много пропустили занятий в школе, и теперь пани учительница — бррр! — требовала, чтоб ребятишки разом усвоили всю премудрость.

А у ребятишек-то было совсем иное на уме. Нет, я говорю не о сокровищах в их карманах, о бечевочках, перочинных ножичках, гвоздях и ключах, из которых можно было здорово стрелять горошинами! Я имею в виду то, о чем все они тогда думали: о партизанах да военных приключениях. Разве не маячили перед их глазами ежедневно часовые, которых Тоно Фукас высылал в деревню из Медведёва, не разглядывали они разве венгерских перебежчиков, удравших от немцев и поступивших в бригаду?

Вот и теперь, пока Мишко терзал свою взлохмаченную головенку сложением, за окном, в которое он то и дело выглядывал, прохаживался перед лесной конторой часовой. Ах, как хотелось Мишко подойти к нему, потрогать винтовку, спросить о том о сем… Да куда! Часовой был венгр, это Мишко уже знал; он был венгр, а венгра поди пойми! Оставалось только снова приняться за уроки…

Двадцать семь да тридцать будет пятьдесят семь, а пятьдесят семь и восемь будет… будет…

Ах, черт! Мишко был уже близок к решению, да вдруг возьми и выгляни в окно. Господи! Что случилось? Куда подевался венгр?

Прижался Мишко лицом к стеклу, так что носишко расплющился — и видит: какие-то люди обступили венгра со всех сторон, толкают его, дергают, орут, — в общем, судя по всему, плохо кончится это дело! Еще бы — их десять против одного, вооружены до зубов, и хоть серую свою форму содержали они в порядке, форму венгра готовы были разорвать в клочья, да вместе с телом…

Тут уж Мишко, естественно, и думать забыл об уроках. Сердчишко-то так и екнуло! Но никто никогда не объяснит, а тем более он сам, как это он сообразил, что побудило его — пока на улице происходил весь этот шум и гвалт — выбежать из дому, мышонком проскользнуть проулком между домами — и бегом к лесу!

Куда он бежал? Господи, да ясно куда! Шмыгнул к опушке, увязая в глубоком снегу, а добравшись до места, где немцы его уже не могли видеть, спустился к дороге. Снегу было выше колен, местами даже до пояса, снег забился ему в сапожки, но Мишко бежал, бежал словно обезумевший, бежал на выселки, где по домам прятались солдаты и партизаны.

Скорее всего именно страх не давал ему передохнуть — страх, что будет дома. И Мишко, раздвигая сыпучий снег, перепрыгивая через сугробы, совсем уже задыхался и временами, свалившись в ледяной пух, метался в нем отчаянно, как подстреленная птичка.

Но он снова поднимался! Поднимался — и бежал дальше…

Никогда еще он так не бегал. И никогда еще эта знакомая дорога не казалась ему такой бесконечной. Бедняжка! Он уже совсем выбился из сил… Уже и ноги не двигались… Господи, когда же доберется он до первого дома?

Ну, еще немножко! Еще несколько шагов!

И он вскакивал снова, и снова падал в снег, и вставал, и бросался вперед, но когда завидел он первую хату выселок, силы вовсе оставили его, ноги его подломились, и Мишко, раскинув руки, свалился посреди скользкой дороги.

К счастью, в той первой хате расположились партизаны, и у окна сидел их часовой. Увидев упавшего мальчика, партизаны выскочили из дому и бросились к нему.

— Что с тобой, парень? В чем дело? — заговорили все разом, поднимая бедняжку. — Ты чего прибежал?

А Мишко и говорить ничего не мог — пришлось им подождать, пока он переведет дух. И тогда у него вырвалось:

— Немцы в деревне!.. Венгра взяли!..

И, совсем ослабев, он заплакал.

Нет нужды говорить о том, что последовало. Мальчика внесли в дом и в одну минуту подняли тревогу. Ну и народу вывалилось из хат! Партизаны, венгры, солдаты из бригад, даже кое-кто из жителей похватали оружие и — марш в деревню! И вовремя они подоспели, ей-богу! Немцы сбились в кучку перед трактиром, и наши напали на них сбоку. Трах! — И без долгих размышлений послали им первое приветствие.

Хлоп! Свалился первый немец, вскинув руки. За ним — другой, третий. Эти трое уже не поднялись. Зато остальные семеро разбежались с криком, как куры, укрылись по придорожным канавам.

Эх, да если б они даже в земные недра прогрызлись и землею прикрылись — ничто бы им не помогло! Они оказались в западне.

— Руки вверх! — закричали им партизаны.

И немцы сдались, продлив себе жизнь на несколько минут, — до вынесения приговора в штабе.

Понятно, не одно любопытство заставило немцев заглянуть в наши кастрюли. Эти январские дни были для них очень тяжелы. Русские теснили их к Римавской долине, к Мураню — да что проку! И там, перемешавшись со своими тыловыми частями, они уже не могли остаться. Отражая атаки русских, они постепенно отходили, ища временного прибежища по городкам да селам. Бессмысленность сопротивления пробуждала в них жестокость и ярость. Огонь русских с фронта, партизанские налеты в тылу, мороз, метровый снег, и горы, и леса без конца, без края… да, тяжело давалось им проклятое отступление от былой славы. В хорошей они очутились каше…

То-то и вспомнили они о нашей деревне, надеясь разместить в ней кое-какие части. Вскоре после того, как Мишко Стрмень совершил свой подвиг, выслали они в нашу сторону разведку из шести человек с задачей обеспечить у нас размещение ста шестидесяти человек и девяноста лошадей.