Избранное - [33]

На носилках лежал молодой шкипер «Мануэлы» Ивар Бергхаммер. Экипаж сошел на берег, и моряки молча окружили носилки. Они говорили тихо, как бы боясь разбудить мертвого. «Магнус Хейнасон» в восемнадцати милях к юго-западу от острова обнаружил спасательную шлюпку «Мануэлы» с шестью уцелевшими. Все они были сильно изнурены после двух суток блуждания по морю в шлюпке, один семнадцатилетний парень из Саннефьорда ранен пулей в плечо. Шкипер был убит на борту «Мануэлы», всю грудь ему изрешетила пулеметная очередь. Воздушная атака началась утром, судно не бомбили — оно загорелось от выстрелов.

У Фредерика рука на перевязи, но рана не опасная, небольшая. Поуль Стрём, капитан траулера, промыл и перевязал ее.

Санитарная машина вернулась, носилки с трупом Ивара подняли, внесли в машину, и она исчезла в ночи. Вскоре траулер отчалил, он торопился, он шел из Исландии в Шотландию с драгоценным грузом рыбы и не должен был нигде останавливаться.

Из пяти потерпевших кораблекрушение на «Мануэле» только один — Сильвериус — был женат. Остальные — холостые парни, трое из них жили в других поселках. Сильвериус пригласил их к себе чем-нибудь согреться. Он стоял рядом с женой, за ней сразу же послали. Бледная как полотно от волнения, она крепко держала его за руку. Остальные отвернулись. Потом трое парней пошли за Сильвериусом и его женой, но Фредерик никак не мог успокоиться, ему хотелось побыть одному. Он остался на продуваемой ветром пристани. Окна в пакгаузе Саломона Ольсена по другую сторону залива сверкали в лунном свете, и тени больших туч быстро плыли над горами. Было начало третьего.

Фредерик не знал, что ему делать. Нужно сообщить Опперману и на хутор Кванхус о несчастье. Ужасно будить людей ночью ради такой дурной вести. Но он был хуторянам самым близким человеком и обещал товарищам это вделать. Придется перенести и это, как и многое другое. Но он хотел оттянуть предстоящее, насколько возможно, хотя бы до пяти часов. Тогда будет уже утро. Прийти во мраке ночи и разбудить людей такой страшной вестью — это похоже на убийство.

Фредерик решил провести несколько часов один. Пройтись, чтобы хоть немного размять онемевшие ноги. Можно пойти на кладбище. Самое подходящее место для него сейчас. А потом он пойдет в больницу, справится о Хендрике, раненом моряке из Саннефьорда, узнает о похоронах Ивара. Труп пока был в морге больницы.

В эту пустынную ночь город казался серым, потухшим, но не беззвучным. Работа на стапелях Саломона Ольсена шла, как всегда, с шумом, откуда-то доносились голосами даже музыка. Проходя мимо торгового заведения Оппермана, Фредерик через щелочку в затемненном окне увидел свет в кабинете. Он подошел ближе, прислушался: да, и голоса слышны. Говорили по-английски. Фредерик хотел было постучать и сообщить дурную весть. Но, глубоко вздохнув, покачал головой. Он был так груб с Опперманом в их последнюю встречу перед плаваньем, осыпал его ругательствами. Стыдно было вспоминать о том, как спокойно принял это Опперман. Фредерику казалось, что он несет заслуженное наказание, сообщая Опперману о гибели его судна. Таков удел наглеца — пожирать собственную блевотину.

Фредерик чувствовал себя жалким, никому не нужным. Это чувство владело им с момента катастрофы. Он воспринял ее как грубую ошибку судьбы. Нелепо, ужасно нелепо, что умер Ивар, а он, Фредерик, остался в живых. Он не пролил еще и слезы по Ивару, и внутренний жар жег его, испепеляя душу.

Дверь в контору Оппермана открылась, на лестницу вышли два офицера. За ними — Поуль Шиббю, громко сосущий сигару. В двери стоял Опперман. Он потирал руки и улыбался, зубы его сверкали в лунном свете. Фредерик подождал, пока посторонние ушли, и постучал в дверь. Лучше поскорее покончить с этой миссией.

Опперман был красен, возбужден, от него пахло виски.

— Пожалуйста, — сказал он. — Одолжить бутылку? О, я видеть Фредерик?.. Откуда Фредерик ночью? «Мануэла»?..

Опершись о косяк двери и держа фуражку в руках, Фредерик упавшим голосом, опустив глаза, рассказал о происшедшем. Опперман прижал руку ко рту.

— Ужасно, — проговорил он. — Ужасно!

Он втащил Фредерика в комнату, усадил на стул, сам же стоял, ломая руки, страдальчески открыв рот с крепкими здоровыми зубами.

— О господи, боже! — восклицал он. — Пуля грудь? Скончаться сразу? О, плохо, плохо! — Опперман прижал руки к животу: — О, этот война, стоит много молодой жизни, Фредерик, о да.

У Оппермана на глазах были слезы. Он сунул Фредерику стакан и налил вина.

— Нужно относиться это терпением, Фредерик, — сказал он сдавленным голосом. — Нужно иметь сила нести наши страдания, как все теперь, когда война. Подумай — везде разбомбленные, бездомные, холодные, голодные, ужасно!..

Опперман развязал галстук и расстегнул рубашку. Ему было жарко.

— О, ужасно! — повторял он. — Я, конечно, не спать ночью, только лежать, думать о корабле, где погиб Ивар, ужасно.

Он сел, отпил большой глоток из бокала и замолчал, опустив глаза. Тонкие морщины на лбу делали его лицо похожим на скорбное старушечье лицо.

Внезапно он вскочил. Глаза его засветились улыбкой. Он поднял голову, выпрямил спину и, приняв мужественный вид, протянул Фредерику руку для пожатия. Фредерик безвольно дал ему потрясти свою руку.