Избранное - [7]

— Значит, нужно анализировать, — улыбнулся Гнедаш.

— Не об этом речь, — несколько разочарованно говорит майор и, помолчав, добавляет: — Конечно! То есть без этого ни шагу… Но — что превалирует? К чему склонность — стрелять или анализировать? Мы это тоже учитываем.

— Вы меня извините, — мягко сказал Гнедаш, — у меня, верно, есть этот недостаток, как бы уйти в себя… Я могу отвечать на вопросы, но… Это бывает, когда я думаю о чем-то серьезном… Сейчас, поймите меня, решается многое.

«Слава богу! Заговорил человеческим языком…»

— Да, конечно. И я не буду темнить. Речь идет о вполне реальной перспективе работать у нас.

— Я понял.

— Пойдешь?

— Если все зависит от моего ответа — то да.

— С желанием?

— Мне одного жаль: на тридцатьчетверке, как видно, уже не воевать. Отличные, между прочим, машины.

— Ничего. Будешь ездить на «оппелях», «мерседесах»… Сам ведь водил — все карты в руки. Между прочим… — Майор на секунду останавливается как бы в нерешительности и затем, улыбаясь, продолжает: — Не обидишься? Тебе на роду написано быть разведчиком и работать именно там, у немцев. Не догадываешься почему?

Гнедаш молчит, а затем смущенно спрашивает:

— Что, похож?

— Ну! Блондин с голубыми глазами! Чистый тип арийца! Насчет размеров головы — не знаю. Замеряй! Будешь у них образцово-показательный…

Дав себе отдых этой шуткой, майор пускается в рассуждения о роли разведчика:

— И солдат на фронте, и разведчик в тылу врага делают одно и то же дело. Но солдат, снайпер, может в лучшем случае убить двести, триста фашистов, подбить десяток «тигров». А разведчик, если он точно действует, может уничтожить целую армию, развалить фронт. Возможности их неодинаковые. В чем же тут дело?

— Очевидно, в специфике…

— Верно, но в чем она? Да, нелегко… Приходится все рассчитывать и даже быть скупым на такие качества, как смелость, отвага, то есть все это остается, но где-то подспудно…

— Эту сторону, мне кажется, я понимаю, — задумчиво, даже как бы колеблясь, говорит Гнедаш.

— А это самая главная сторона! Идет вражеский эшелон. Есть возможность взорвать его. Партизан не задумываясь сделает это. А разведчику надо думать: взрывать или, может быть, важнее проследить, куда идет эшелон. Это я к примеру…

— Понимаю.

— Обстоятельства складываются так, что тебе по ходу дела нужно присутствовать при карательной акции. Ситуация сложная… «Увидел фашиста — убей его!» — этот лозунг для нас не подходит.

— Поэтому он висит у вас в коридоре, — улыбаясь, говорит капитан.

— Это верно ты нас поддел, надо подсказать нашим политработникам, — смеется майор. — Словом, так. Собой ты владеешь — в этом я уже убедился еще до твоего прихода сюда. Так… Но пойми меня правильно… Меня тревожит твое… ну, что ли, благородство, рыцарство — прешь на рожон. Мораль у нас у всех одна — партийная, ленинская… Но именно во имя торжества ее — что делать? — к так называемым общепринятым нормам поведение разведчика не приравняешь… Провел «приятный» вечер с каким-нибудь группенфюрером, и, может быть, даже по-человечески он не внушил тебе особого отвращения… Угощал тебя коньяком, говорили о женщинах… Среди своих они вроде и на людей смахивают. И дружба у них есть, и верность… свастике. М-да… Как будто неловко тихо придушить его ночью в номере… А необходимо. И еще: уж решил действовать — действуй без колебаний, — это, по-моему, еще Бисмарк изрек. На этот раз «железный канцлер» был прав.

— В точном переводе его мысль звучит так: «Любое решение лучше политики колебания», товарищ майор.

— Ты читал его в подлиннике, на немецком?

— Да.

— Серьезно работаешь… Наверное, и мемуары штудировал?

— Что мог достать — читал.

— А о мадемуазель Марлен Руа читал?

— Конечно. Вот женщина!.. — вздохнул Гнедаш.

— Вот разведчица! — поправил его майор. — Ведь знала, что суп отравлен, — но стала есть, чтобы убедить врагов в своем незнании испанского языка. Это подвиг… О нем узнали. А ты свершишь подвиг — и никто о нем не узнает… что бы ты ни совершил. Все. Тебя нет. И фамилия твоя никогда упоминаться не будет, у тебя вообще не будет фамилии. То есть она будет, но только для тебя. Ну и для твоего командира. Ну как, будешь думать еще, или?.. — выжидательно спрашивает майор, кинув мгновенный взгляд на собеседника.

— Да ведь все равно советоваться я ни с кем не могу. Так?

— Да, к сожалению, это отпадает. Что ж, тогда возьми, почитай, и если согласен — подписывай. — Майор подает капитану лист бумаги, на котором напечатан текст примерно в полстраницы. У него, капитана Гнедаша, спрашивают, готов ли он добровольно вступить в органы военной разведки, строго хранить доверенную ему государственную тайну, подчиняться установленной в секретном органе дисциплине и выполнять все его требования.

Гнедаш прочел и молча поставил свою подпись.

— Этой фамилией ты подписываешься в последний раз, — сказал майор и, подумав, что эта фраза может звучать символически, поспешил добавить: — Но, разумеется, до окончания войны. А там мы снова станем самими собой. Ты — Гнедашем, я… — Он замолк, улыбаясь.

— Я понял, — отвечал капитан.

…В Ленинграде и сейчас живет подполковник в отставке Маландин Илья Тихонович, служивший некогда с Гнедашем до его вступления в разведку. Он рассказывает, что примерно в мае 1942 года он, тогда лейтенант-танкист, находился в Москве и вдруг неожиданно в Охотном ряду увидел Кузьму Гнедаша, выходящего из здания гостиницы «Москва». Маландин бросился к нему со словами: «Кузьма, привет, ты где сейчас?» Но человек, как две капли воды похожий на Гнедаша, пожал плечами и, сказав: «Простите, вы ошиблись», — козырнул и удалился. «Может, я и вправду ошибся», — вздыхает старик.