Избранное - [179]

Однако вся эта самолюбивая умственная работа шла в Феде, пожалуй, неосознанно, и, если бы подобные жесткие умозаключения кто-то раскрыл Феде в виде готовых выводов, он возмутился: «Что вы делаете из меня какого-то подлеца? Просто я раньше несколько переоценивал достоинства Игоря, а сейчас исправляю свою ошибку».

А тут еще Лена Арцруни со своей просьбой! Нет, положительно он, Федя, страдалец…

— Федя, извини, а что у вас с Игорем? — спросила вдруг Лена.

— С чего ты взяла?

— Я просто спрашиваю…

— Что-нибудь уже говорят?

— Никто ничего не говорит, все заняты своими делами… Но я знаю Игоря… Он ходит мрачный.

— Он всегда мрачный.

— Положим, не всегда. Но знаешь, когда проделана такая работа и это не замечается, будешь мрачным! Белая машина — самая серьезная работа у нас за последние годы. За рубежом нет таких результатов. Даже в Америке.

— Откуда это тебе известно?

— Милый мой, я слежу за иностранной периодикой. Это моя профессия.

— В наших стенах встретились три однокурсника, это слишком много для делового разговора: надо ехать в «Кавказский», — сказал Хрусталев, садясь в кресло против Лены. Он взглянул на часы. — А что?

— Ну, разве вы соберетесь!.. А соберетесь, так уж, верно, без меня, найдете кого-нибудь помоложе. Или возьмете восходящую звезду вроде Берковой. Кажется, тоже ваша приятельница?

— Не восходящая, положим, а давно взошедшая звезда. Это по части Хрусталева, у него был с ней роман, — усмехнулся Федя.

— Федя, перестань…

— Ладно, скромничай. Но, между прочим, она, конечно, не без таланта, но — но! Еще и внешность и папа… — Федя покосился на Хрусталева своими скифскими глазками, и складки его крупного лица хитро задвигались, но, спохватившись, он нахмурился и принялся шарить по столу.

— Федя, на ходу один короткий вопрос. Бобров ушел к Острову на сто семьдесят, его ставка старшего инженера освободилась, и я прошу перевести нашего конструктора. Светлая голова, восьмой год у нас.

— А я восемнадцатый, Игорь, — сказала Лена.

— А! Тогда все. Прошу прощения, снимаю, Федя. Бобровскую ставку надо отдать Лене, она же специалист, ведет самую сложную технологию. То есть это бесспорно!

— Не знаю. Мне пока ничего не докладывали об этой ставке. Возможно. Остров через Шашечкина увел ставку себе. «Отдай» — несерьезно! Ты… ты несерьезный человек! Делим шкуру…

— Что несерьезно? — вспыхнул Игорь. Он сдерживал себя, чувствуя, что сейчас может произойти то, после чего общение с Федей станет невозможным.

— Нет, но ты сам не замечаешь за собой… — Федя искал, за что зацепиться, чтоб доказать, что Игорь зарвался и не достоин премии. Он уже что-то решил, теперь нужен был повод для вспышки, а повода как раз и не было.

— …Но если б даже ставка была!.. Ты думаешь, что это так просто?! Нет, это не просто…

Хрусталев видел эту душевную борьбу Феди — явно сползание к открытой ссоре и вдруг возникающие сомнения, желание быть объективным и элементарную зависть.

— Вот что, Федор, не ту ты занял позицию. Я не о ставке…

— Игорь, ради бога! Ну надоело слушать твои претензии и обиды! — взмолился Федя несколько аффектированно.

— А мне надоели глупости! Мы, специалисты, от тебя дела ждем, а ты что придумал? Конференция по наставничеству… Кого наставлять? У нас институт, профильное производство, молодежи очень мало. Для чего тогда огород городить?

— В любом случае полезно.

— Для кого? Я выйду, как ты предложил мне, и буду убеждать Тишкина, что наставничество — полезная вещь? Его и убеждать не нужно, он бы рад иметь ученика, ему нужен подручный, а где он? У нас в мастерской ни одного молодого рабочего…

— Кто виноват? — уцепился Федя, вновь чувствуя, что Игорь прав.

— Так кто ж пойдет три года корпеть над плитой, тереть о плиту кубик, учиться ощущать микроны, если у нас в мастерских уравняли труд мастера с подручным?! Парадокс получается: если б тот же ученик сидел, скажем, на девяноста рублях и знал, что, когда он чему-то научится, ему положат полтораста, к примеру… А вы ему сразу полтораста как минимум даете — так зачем он будет корпеть?

— Если мы не дадим ему те же полтораста, он просто уйдет, и все. А у нас и так не хватает рабочей силы.

— Пусть уйдет. Да нет, не уйдет! Не тот сейчас народ, чтоб за рублем гнаться. Уходят от беспорядка. Помню, на фронте была у нас рота Драгина. Там больше, чем в других ротах, потерь было, потому что через ночь к фрицам ходили языка брать. И что? В эту роту все стремились попасть! Почему? Потому что порядок был… Сам Драгин принимал, еще испытание делал — подползи, чтоб тебя не заметили, приемы требовал. И все равно просили: «Возьмите!»

— Ну правильно, больше шансов отличиться. Орден, то-се…

— Ты все повернешь в эту сторону.

— Демагогия!

— Мальчики, не заводитесь! Ребята, ну вы же старые друзья! Мы всегда восхищались вашей дружбой… Сейчас вас ссорят элементарно, квалифицированно. И если тут Пашенька Коридов втесался, то ясно, кто мутит воду!

— Да при чем здесь Паша какой-то?! — вскричал Хрусталев. — При чем он? Что Коридов лентяй и интриган — это всё известно! Да что его винить? Нет, не Пашу надо винить.

— Довольно, Игорь! — Федя демонстративно встал.