Избранное - [150]

Хрусталева интересовало создание образцов машин высшего класса точности, и он горячо воспринимал эти проблемы. Он сам стал диктовать тематику работ своей мастерской, хотя приходилось конфликтовать, урывая часы на отработку машин. Постепенно у него подобрались рабочие высшей квалификации. Объем их работ в процентах был невелик, но они создавали уровень производства на образцах. По ним равнялись, однако этот качественный уровень никак не учитывался при подсчете производительности труда, и в этом тоже был постоянный то затухающий, то вспыхивающий вновь конфликт Хрусталева с отделом труда, плановиками.

Федя следил за успехами своего друга. Должностного продвижения не было, Хрусталев так и оставался начальником мастерской. Но с некоторых пор имя его стало звучать во ВНИИЗе. Его называли в обойме специалистов, хотя он не имел ученой степени.

Несмотря на то, что пути друзей разошлись, в том смысле, что каждый пошел по своей лестнице, один — вникая во внутреннюю механику машины, другой — овладевая сложным искусством руководства людьми, — несмотря на это, дружба их с годами укрепилась еще больше и, очевидно, им так предстояло идти уже до конца.

Встреча с Аллой Скавронцевой явилась одним из счастливых событий последних лет жизни Феди Атаринова — так по крайней мере он считал первое время. Когда он впервые появился с Аллой на вниизовском вечере, все были поражены ее необычной привлекательностью, не красотой, а именно привлекательностью и обаянием, — невысокая, стройненькая, с большими черными глазами, которые так и светились, излучая очарование. Хорошая улыбка и неожиданное для внешности низкое меццо-сопрано с перепадами голоса, со срывами в более низкую тональность. Младше Феди почти на десять лет и с кооперативной квартирой. (Последнее обстоятельство играло десятую, если не двадцатую роль.) Да, у нее ребенок — и что? Федя понимал, что теперь, в эти годы, трудно встретить женщину двадцати восьми лет, которая бы не побывала замужем. Так что с этим Федя почти смирился. В остальном Алла совершенно вписывалась в созданную им схему, обладала мягким уступчивым характером и любила Федю.

Алла вошла в его дела, завязала контакты с его друзьями, — Игорь, так тот был просто в восторге от новой подруги Атаринова. Два года — почти два! — Федя присматривался к ней, ожидая, не появятся ли какие-либо неожиданности. Нет! Решительно ничего. И вот наконец Федя сам первый заговорил, что ему надоела эта неопределенность, жизнь на два дома, что надо «как-то (?!) решать». Затем последовал второй раунд, что будто бы все уже решено и остается преодолеть какие-то технические препятствия в виде обмена квартир, чтоб съехаться. Обо всем этом, однако, говорилось нечетко, а как-то штрихами, с привычкой избалованного мужчины, который скорее позволяет любить, нежели любит сам. Более того: в его отношении к ней проскальзывало легкое подтрунивание, которое обижало ее. В Феде еще смолоду наблюдалось желание постоянно кого-то безобидно третировать, причем непременно из близких, потому что в глазах посторонних он всегда хотел выглядеть респектабельным, благородным, этаким отцом-наставником. Вначале он постоянно легонько подтрунивал над Игорем, пока в него не полетела чернильница, залив рубашку и лицо. Это напугало Федю, как всякое решительное действие, и он более уже не решался испытывать терпение друга.

За годы романа с Аллой он, отнюдь не будучи злым человеком, напротив, добродушным, подергал-таки ее нервы. В чертах ее миленького лица, в опущенных уголках губ появилось выражение обиды: если ее, красивую женщину, постоянно третируют, очевидно, она и в самом деле в чем-то повинна. (А повинна она была лишь в том, что не сумела командовать Федей с уверенностью красивой женщины, ибо, по несчастью, не была в себе уверена.) И она была готова на любые жертвы, еще больше проявляла преданность. Он понимал, но в глубине души ожидал другого. Но если исключить этот не столь уж криминальный недостаток, во всем остальном Федя был милым, приятным спутником, нормальным человеком. Поэтому-то Алла, будучи, как все современные женщины, совершенно независимой, с хорошей службой и состоятельными, живущими отдельно родителями, держалась за Федю.

Хрусталев почувствовал, что отношения между ним и Федей стали постепенно ухудшаться. За двадцать лет их дружбы у них и прежде бывали размолвки, даже ссоры по какому-то конкретному поводу, с последующим примирением за рюмкою коньяка. Теперь же никакого и повода не было, по крайней мере внешнего. Но Хрусталев чувствовал, что причина есть: на примере длительного служебного застоя Феди рушится его, хрусталевская, жизненная концепция — что́ именно определяет успех. Ведь это он, Хрусталев, всегда утверждал — главное дело, а остальное приложится; достигнешь уменья, мастерства, и к тебе придет успех. А Федя действительно много работал все последние годы, и в самом деле был способный работник, удачно сочетающий в себе навыки ученого и административный дар.

Атаринов надломился, рассуждал Хрусталев, если б сейчас Федю выдвинули, он бы вновь стал прежним самоотверженным Федей и отношения наладились бы. Он из тех, кого следует поощрять. В сущности, всех надо поощрять. А разве он, Хрусталев, не ждал признания своих трудов? Конечно, ждал… Как вообще ждешь от жизни какой-то справедливости. И горюешь, когда она не приходит.