Избранное - [234]

Зачастил ходить к нам и капитан Воронин, командир стрелковой роты, любимец бойцов, до этого никогда не бывавший на почте. Это был человек еще довольно молодой, с простым, немного грубоватым лицом и темными, задумчивыми глазами. До войны он работал на заводе экономистом.

Капитан Воронин не старался, как другие, заговорить с Марией. Он не делал, казалось, никаких попыток сблизиться с нею. Но, разговаривая с другими работниками почты, он нет-нет да и кидал задумчивый взгляд через плечо собеседника туда, где стояла девушка, где косички-ручьи сбегали вниз по спине.

Вскоре мы узнали, что капитан Воронин сделал предложение Марии и получил отказ.

Не мог похвастаться успехом и лейтенант Калинин, очень красивый, самонадеянный молодой человек с двумя рядами орденов и медалей, любивший покрасоваться и внешностью, и наградами.

Сказать правду, я тоже в мыслях сватал ее, увозил после войны к нам в Армению, знакомил ее со всеми в колхозе, гордясь ею, ее красотой. Но на что мог надеяться простой повозочный при почте?

Я утешал себя тем, что называл ее по-своему — Маро, и она откликалась.

Работа почтовика не из легких, как может показаться с виду. Иногда тыл так завалит письмами или во время затишья на фронте так распишутся бойцы, что круглые сутки не смыкаешь глаз, а горы писем вокруг тебя не тают.

В такие минуты без боли нельзя было смотреть на Маро. Сон клонил ее голову. Она встряхивала головой. Косички концами метались из стороны в сторону, словно вспугивая сон. Маро выбегала во двор, где подле колодца стояло ведро со студеной водой. Освежив лицо, снова принималась за работу.

Марию теперь меньше осаждали. Среди погон с поперечными нашивками или вовсе без нашивок стали реже попадаться звездочки.

И вот, когда вокруг меня стало снова просторно и остерегаться было теперь некого, Мария вдруг сама избрала себе друга сердца… Счастливец этот был старший сержант Михаил Волков — командир орудийного расчета: он возвращался в свою часть из штаба дивизии, где ему была вручена медаль «За отвагу», по дороге забежал к нам на станцию за почтой для своего расчета и увидел Марию. После этого он стал изредка появляться у нас вместо дивизионного почтальона.

Не буду рассказывать, как сблизились старший сержант Волков и наша Мария. Мне, знаете, говорить об этом не так-то легко. Но за давностью времени… Впрочем, все ясно: Мария полюбила старшего сержанта и была любима.

Недолго продолжалось это счастье. Оно оборвалось жестоко и внезапно, как может оборваться только на войне.

Дивизионный почтальон, приносивший записки от Миши, запинаясь, пряча глаза, передал девушке известие о гибели артиллериста Волкова во время бомбежки. Надо ни говорить, как пережила это известие Мария.

Прошло несколько дней. На имя Волкова пришло письмо. Такие письма уже не могут быть вручены адресату, на почте они отделяются от остальных. На нашем языке они называются «категорными». Из предосторожности их возвращают отправителю не сразу, не раньше чем через пятнадцать дней. А вдруг адресат жив!

Пятнадцать дней лежало письмо на имя старшего сержанта Волкова в клетке со зловещей надписью «Категорные», перед самыми глазами Марии. На исходе пятнадцатого дня дивизионный почтальон, видя, как убивается девушка, отвел ее в сторону и открыл секрет. Волков был жив, старший сержант не верил в свое счастье и хотел испытать любовь девушки.

Мария не бросилась на шею почтальона, не обрадовалась известию, молча отвернулась от вестника. Через день она была переведена на базу, сама настояла на том, оттуда еще куда-то.

Вскоре наше движение на запад превратилось в стремительные марши, мы не могли догнать наступающие части. В суматохе наступления я потерял след Маро. Ушел от нас и артиллерийский дивизион, где воевал Волков, — он был придан другой дивизии.

Но я все-таки встретил Волкова. Это было уже под Кюстрином. Наши войска неудержимо рвались к Берлину. На груди старшего сержанта и новые ордена, но он был грустен. Я спросил о Маро.

Волков покачал головой:

— Не знаю, где она. У нас ведь все поломалось с тех пор. Она не простила мне обмана.

ПОДСОЛНУХ

Противогаз съехал у него вперед, бил по коленям. Потертый, побывавший в делах, трофейный автомат сверкал на груди, на поясе болталась граната.

Сперва я принял его за подрывника или разведчика, готового в опасный путь, не меньше. Но он оказался всего лишь полковым поваром, обыкновенным армейским кашеваром, при исполнении своего долга — он готовил «шрапнель» — перловую кашу для своей части.

Я ждал приема к капитану и от нечего делать наблюдал за странным поваром. Все в нем по-армейски подтянуто. Подворотничок подшит, как положено по уставу. На загорелой до черноты жилистой шее узкий краешек материи кажется ослепительно белым. Только две верхние пуговицы гимнастерки расстегнуты: жарко. По-молодецки ладный, с пилоткой набочок и с неожиданно густыми размашистыми усами запорожца на сухом жестком лице.

Уже которую неделю солдаты не наведываются на кухню, им давно надоело котловое довольствие, — что варилось, все потом выливалось, — тем не менее все эти дни Яценко справно готовил обед. Вот и сегодня…