Избранное - [205]

А вот и Гайк-даи, которого окликнул Джангиров. Пробирается по саду, настороженно вглядываясь в нашу машину. Он очень стар, опирается на длинную толстую палку.

Хотя Гайк-даи, видимо, сразу узнал моего спутника, но все же спросил:

— Кто такие? Откуда прибыли? Для какой надобности нужен вам старый Гайк-даи?

— Открой калитку, все узнаешь. Плохого человека я не приведу.

Не сводя с нас настороженного взгляда, старик освободил проход от колючек.

— Если добрые люди, входите! Мой дом — ваш дом! — и несколько торжественно представился: — Даниелян Гайк Петрович, рождения тысяча восемьсот семьдесят четвертого года, шестнадцатого мая. А это, — он кивнул на миловидную девушку, читавшую книгу, — моя внучка. Из Баку, в институте учится.

Предложив нам отдохнуть с дороги и отведать туты, он начал разговор издалека. Рассказал, сколько в саду было деревьев, сколько осталось, сколько лет каждому дереву. Я узнал, что многие деревья намного старше самого Гайка, посажены еще его отцом или дедом.

— Земли у нас мало, урожаи скудные были, а детей я вырастил кучу, всем дал образование, вывел в люди. Тута помогла. Весь наш Большой Таглар кормила она. Вырубить тутовое дерево — все равно что увести со двора дойную корову… Слышали про маршала авиации Худякова? Он же наш, тагларский. Вырос на туте, кормился ею!..

Гайк Петрович Даниелян не зря прожил свой век (буквально век — ведь ему почти сто лет!). Вступив в колхоз с первых дней его возникновения, Даниелян работал честно, не покладая рук. Был коноводом, снимал рекордные урожаи шелка. По его почину колхозники провели канал через горы и назвали его именем старика.

Сад, который он так ревниво охраняет, когда-то принадлежал ему, Гайку. Потом он стал колхозником, и сад стал колхозным. Сейчас здесь совхоз. Но деревья посажены для людей, пусть ими люди и пользуются. А топору здесь нечего делать.

Сбивчиво говоря о наболевшем, Гайк-даи по-прежнему настороженно поглядывал на меня. Джангиров рассмеялся:

— Что же ты, дорогой Гайк-даи, понапрасну тратишь слова? Мой спутник не меньше нашего болеет за туту. Это он написал о ней в газете «Известия», защитил ее.

Старик обрадовался, не зная, с какого дерева потчевать меня тутой, но вскоре строго сказал:

— Не очень-то защитил. Только от бульдозеров… Но все-таки хорошо, что приехал. Аида, — позвал ой внучку, — оставь свою книгу. Иди посмотри на нашего гостя. Из самой Москвы. На помощь нам прислали.

Я поправил Гайка, сказав, что я не из Москвы и никто меня не посылал к ним. Но старик не обращал внимания на мои слова. Он все время называл меня человеком из Москвы. Видно, что это его очень устраивало: еще бы, к нему в горы приехали из самой Москвы, там знают об их беде, прислали человека помочь.

Старик повел нас в самый дальний угол сада и, опустившись в буерак, показал три источника, бьющие из-под земли.

— Вырубишь деревья — завтра же их не будет. Обмелеют, исчезнут. Шах-тута — кормилица и им!

Теперь я понял: Джангиров не шутил. Гайк-даи — истинный рыцарь!..

ДОБРОЕ ВИНО

Несколько лет назад я прочел в одной газете записки врача, работающего на Камчатке. Потом имя этого врача стало появляться в газетах уже совсем по другому поводу.

В 1967 году три камчатских комсомольца прошли на двух самодельных плоскодонках от берегов Камчатки до Черного моря, преодолев более тридцати двух тысяч километров водного пути по морям и рекам страны.

Михаил Шолохов, следивший за подвигами смельчаков-камчадалов, назвал их «моряками-землепроходцами».

Одним из этих землепроходцев был врач Зорий Балаян, записки которого попались мне в газете.

Интересно, подумал я, кто он, этот Балаян? Уж не наш ли, карабахский? Ведь нас, карабахцев, теперь уже ничем не удивишь. Наша земля вырастила писателей и воинов, выдающихся ученых, певцов, спортсменов… И все-таки хотелось, чтобы и этот Балаян, кем-то в шутку названный армянским Туром Хейердалом, камчатский землепроходец, оказался нашим, из Карабаха…

И в газетном очерке Балаяна читаю: «Я живу на Камчатке. Камчатка — моя вторая родина. Я ее люблю. Для меня она — центр вселенной». И в скобках: «…а вообще-то, центр вселенной, конечно, Карабах».

Ну что ж! Был у нас, у карабахцев, адмирал флота, пусть будет и мореплаватель-путешественник, свой Тур Хейердал, так сказать.

А спустя год судьба свела меня в самом Карабахе с Балаяном.

Мы как-то быстро сдружились. Я напомнил Зорию о центре вселенной. Зорий весело, в голос смеялся:

— И вы запомнили эту шутку?

— Запомнил, Зорий. Хорошая шутка. Она помогла мне демаскировать тебя.

Зорий снова рассмеялся:

— Дорогой земляк, вы ведь тоже под маской ходите.

И вот два «демаскированных карабахца», беспамятно влюбленные в свой край, скитаются по родной земле, исколесив ее из конца в конец.

Десять дней — срок немалый. За это время я успел много выудить у своего, не любящего говорить о себе, знаменитого земляка. Всего здесь не перескажешь — для этого целую книгу нужно писать. Но об одной истории, случившейся с Балаяном, не могу умолчать.

Любовь к путешествиям однажды забросила Балаяна на север Камчатки. Пурга застала его в тундре. Отрезанный от мира снежной круговертью, Зорий Балаян сорок два дня провел в юрте старого коряка, ел полусырую оленину, сушил рыбу… О вертолете, даже собачьей упряжке, нечего было и думать в такую беспросветную метель.