Избранное - [75]

А ежели он с ехидной ухмылочкой сунет мне под нос щипцы зубодера, то я так расхохочусь, что ему тошно станет. Вот когда я из своей сумки вытащу щипчики, которыми дергаю зубы у лошадей и ослов — такой штуковиной в средние века крошили челюсти, — да еще решительно щелкну ими, у него, как говорится, кровь в жилах застынет. И уж тогда он раз и навсегда признает мое превосходство.

Вот как дело обернется, когда я покажу ему свои щипчики!

А моя синеокая приятельница от восторга захлопает в ладоши и наградит меня самой очаровательной улыбкой. Я дам ей понять, что эти щипцы — так, мелочь, что у меня в амбулатории есть инструменты куда внушительнее.

Да и какой он мне соперник, этот тип, который бесцеремонно ржет там, наверху, на галерее.

До меня дошли слухи, будто он знает толк в винах, лихо режется в карты, редкий весельчак и не скупится, когда дело касается денег. Допустим, он действительно обладает всеми этими качествами. Тем хуже для него! Потому что, за исключением щедрости, все прочие его качества ничего хорошего не сулят такой романтичной молодой особе, как моя приятельница. И потом, он же наверняка не знает ни одного стихотворения, тогда как я могу без запинки прочесть их наизусть по меньшей мере десятка два; он наверняка не сумеет показать на небе ни одного созвездия, а для меня небо — раскрытая книга.

О каком же его превосходстве может идти речь?

Занятый этими мыслями, я вдруг почувствовал, как мое сердце наполнилось решимостью. Во что бы то ни стало я должен спасти свою приятельницу от этого незваного гостя, от этого наглого типа. Я сделал шаг в сторону двери, но тут ноги мои словно бы подкосились. Ведь сегодня мне пришлось проделать немалый путь, и нет ничего удивительного, если я почувствовал в ногах слабость.

Теперь наверху, прямо у меня над головой, раздался звонкий смех, такой звонкий, будто пришла в движение целая дюжина серебряных колокольчиков или зажурчали все горные ручейки, впадающие в Доспатскую речку. До чего же был весел этот девичий смех. Моя синеокая приятельница хохотала от всего сердца. Серебряному смеху вторил баритон, притом такой противный, что серебряные колокольчики, казалось, хотели его заглушить. Более неприятного дуэта я в жизни никогда не слышал.

Да, в тот день я находился изрядно. В ногах ощущалась невероятная слабость, и мне не терпелось как можно скорее убраться отсюда. Не такая уж диковина эта Халилова чешма, чтобы так долго любоваться ею, — самый обыкновенный источник с двумя трубками в каменной плите, из которых струится вода, да корыто, из которого поят скотину. Таких источников немало и в других местах, и еще получше — с тремя трубками.

Не было никакого смысла оставаться здесь дольше. Мне даже стало жаль себя при мысли, что я так долго проторчал под этим черепичным навесом, любуясь столь примитивным творением рук человеческих.

Дождь несколько поутих, но, если бы он даже лил с прежней силой, я все равно ушел бы отсюда. Мне всегда нравилось возвращаться домой под дождем. Я человек твердого характера и считаю, что прятаться в непогоду под черепичным навесом — чистейшее слюнтяйство.

Застегнув куртку на все пуговицы, я зашагал по раскисшей дороге домой. Я не торопился. Пусть моя приятельница видит со своей галерейки, что я даже в ненастье не прячусь под навесом ее дома и не испытываю ни малейшего желания стучаться в ее дверь. Пусть знает, что я и не вспомнил о ней, проходя мимо. Будто ветеринарному врачу делать нечего, чтоб ни с того ни с сего заходить по пути в каждый дом.

Уверен, она кинется к окну, высунется наружу, станет звать меня, но не тут-то было — я сделаю вид, будто не слышу. Вот если она с отчаянием в голосе позовет второй, третий раз… тогда уж я обернусь и небрежно помашу ей рукой.

Так и сделаю! Помашу небрежно рукой и пойду себе дальше, и посмотрим, найдется ли у нее после этого желание развлекать своего гостя!

Шел я медленно. С моих волос струйками стекала вода, она проникала за воротник куртки и текла дальше, вниз по спине. Ну и что, не могу же я проявлять малодушие из-за обыкновеннейшего дождя! И я продолжал спокойно идти, как и подобает мужчине с твердым характером.

Прошел я так метров тридцать. Дождевые струи, словно плети, с шумом хлестали разжиженную землю. Я слышал только этот шум, и мне вдруг захотелось ускорить шаг. Впрочем, я никогда не любил медленной ходьбы.

Не разбирая дороги, какой-то опустошенный, я шлепал по лужам, пока наконец не добрался до колючего плетня, за которым нахохлился, словно наседка, старый дом Пантелеевицы. Пантелеевица жила теперь вместе с сыном в новом каменном доме в самом центре села, а в этой развалюхе «царствовал» я. И хотя это жилище не отвечало моему положению в обществе, жилось мне в нем действительно по-царски, да и вообще я всегда пренебрежительно относился к современным домам с их крытыми верандами да солнечными эркерами.

Сейчас мой нахохлившийся домишко, видимый лишь наполовину из-за покосившегося колючего плетня, действительно казался довольно жалким. Но всему виной был проклятый дождь. Даже роскошные палаты и те, пожалуй, не покажутся веселее под таким сумрачным и мокрым ноябрьским небом.