Избранное - [229]

— Осторожнее, милый. Смотри еще что-нибудь себе повредишь. Лучше сядь.

Может быть, Эскобара рассердил безразличный тон, каким жена выразила свою озабоченность. А может быть, он принял ее предостережение как попытку бросить тень на его machismo. Он произнес с уже откровенной насмешкой:

— Насколько я знаю, сейчас вы привязаны к очень дорогой вам пациентке?

— Мне одинаково дороги все мои пациентки.

— Я слышал, что сеньора Фортнум ожидает ребенка?

— Да. И как вы, наверное, знаете, сеньора Вега тоже, но она не доверяет мне как акушеру. Она пользуется услугами доктора Беневенто.

— Скрытный же вы человек, Эдуардо, — сказал Эскобар.

Он неловко пробрался мимо жены на место у окна и сел. Стоило ему закрыть глаза, и он, казалось, заснул, выпрямившись в кресле. Так, вероятно, выглядел один из его предков, когда спал верхом, пересекая Анды; он мягко покачивался вместе с самолетом, пролетавшим сквозь снежные скопления облаков.

— Что он этим хотел сказать, Эдуардо? — шепотом спросила его жена.

— Почем я знаю?

Насколько он помнил, у Эскобара был крепкий сон. Как-то раз, в самом начале их связи, Маргарита сказала:

— Его ничто не разбудит, разве что мы замолчим. Поэтому продолжай говорить.

— О чем? — спросил он.

— О чем хочешь. Почему бы тебе не рассказать, как ты меня любишь?

Они сидели вдвоем на кушетке, а муж спал в кресле, повернувшись к ним спиной, в другом конце комнаты. Доктору Пларру не было видно, закрыты у него глаза или нет. Он осторожно сказал:

— Я тебя хочу.

— Да?

— Я тебя хочу.

— Не говори так отрывисто, — сказала она и потянулась к Пларру. — Ему надо слышать размеренные звуки тихой речи.

Трудно произносить монолог, когда тебя ласкает женщина. Доктор Пларр в растерянности стал рассказывать сказку о трех медведях, начав ее с середины, и с тревогой наблюдал за могучей, скульптурной головой над спинкой кресла.

— И тогда третий медведь сказал грубым голосом: «А кто съел мою кашу?»

Сеньора Эскобар сидела верхом у него на коленях, как ребенок на деревянной лошадке.

— Тогда все три медведя пошли наверх, и медвежонок спросил: «А кто спал в моей кроватке?» — Он стиснул плечи сеньоры Эскобар, потерял нить рассказа и продолжал первой пришедшей ему в голову фразой: — По кочкам, по кочкам, бух…

Когда они снова сели рядом на кушетку, сеньора Эскобар — он еще не привык тогда звать ее Маргаритой — сказала:

— Вы что-то сказали по-английски. Что?

— Я сказал, что страстно вас хочу, — благоразумно схитрил доктор Пларр. Это отец качал его на коленях, мать не знала никаких игр. Может, испанские дети вообще не играют, во всяком случае в детские игры?

— На что Густаво намекал, говоря о сеньоре Фортнум? — снова спросила Маргарита, вернув его в сегодняшний день и в самолет, который ветер мотал над Параной.

— Понятия не имею.

— Я была бы ужасно разочарована, Эдуардо, если бы у вас оказалось что-то общее с этой маленькой putain. Я ведь до сих пор к вам очень привязана.

— Извините, Маргарита, мне надо поговорить с полковником Пересом.

Внизу под ними мигали огни Ла-Паса, фонари вдоль реки словно прочертили белую полосу; при полной темноте на другом берегу казалось, что эти фонари обозначают край плоской земли. Перес сидел в дальнем конце самолета, возле уборной, и место рядом с ним не было занято.

— Есть какие-нибудь новости, полковник? — спросил доктор Пларр.

— Новости о чем?

— О Фортнуме.

— Нет. Откуда? А вы ждете новостей?

— Я-то думал, что полиция что-нибудь знает… Разве по радио не говорили, что вы ищете его в Росарио?

— Если он действительно был в Росарио, они успели бы привезти его в Буэнос-Айрес.

— А что это был за звонок из Кордовы?

— Наверное, глупая попытка сбить нас с толку. О Кордове не может быть и речи. Когда они звонили, они вряд ли успели даже до Росарио добраться. Езды пятнадцать часов на самой ходкой машине.

— Тогда где же он, по-вашему, находится?

— Вероятно, убит и скинут в реку или же спрятан где-то поблизости. Что вы делали в Буэнос-Айресе?

Вопрос был задан из вежливости, а не в порядке допроса. Переса это интересовало не больше, чем Эскобара.

— Хотел поговорить с послом по поводу Фортнума.

— Да? И что он вам сказал?

— Я нарушил его послеобеденный сон. Он сказал, что беда в том, что никому, в сущности, до Фортнума нет дела.

— Уверяю вас, — сказал полковник, — что я так не думаю. Вчера я намеревался как следует прочесать barrio popular, но губернатор счел это чересчур опасным. Если удастся, он хочет избежать стрельбы. В нашей провинции до сих пор было мирно, если не считать небольших беспорядков по поводу священников из развивающихся стран. Губернатор послал меня в Буэнос-Айрес к министру внутренних дел. Мне кажется, он хочет оттянуть развязку. Если он сумеет отсрочить решение этого дела и нам повезет, труп Фортнума обнаружат за пределами нашей провинции. Тогда нас никто не сможет обвинить, что мы действовали неосмотрительно. Шантаж не удастся. Все будут довольны. Кроме меня. Даже ваше правительство — и оно будет довольно. Надеюсь, вдове дадут пенсию?

— Сомневаюсь. Он ведь был всего лишь почетным консулом. А что говорит министр?

— Этот стрельбы не боится. Побольше бы нам таких людей. Советует губернатору действовать вовсю, а если понадобится, то пустить в ход и войска. Президент хочет, чтобы дело было урегулировано до того, как Генерал кончит ловить рыбу. А что еще сказал ваш посол?