Избранное - [77]

— Пока я разобрался, что колечко медное, я уже самостоятельно работал на фрезере.

— Эта молодая, красивая девушка случайно не Аня?

— Да, она. Сегодня мне Аня призналась, что надела колечко, чтобы я не вздумал пригласить ее в кино или в кафе, — она уже тогда встречалась с Павлом. Любопытнее всего, что по сей день ее удивляет, как это я не заметил, что колечко не золотое. Она не знает, что это самая маленькая из ошибок, на какие способен человек. Взгляните-ка сюда, на дерево!

Алик остановился и посмотрел на стройный, покрытый снегом тополь. Остановилась и луна, как бы в ожидании, что тополь дотянется до нее.

— Как красиво разлегся на ветвях снег! С чем бы вы это, например, сравнили? Значит, оба мы с вами не поэты. Ну, а сколько центнеров снега примерно выпадает за зиму на такое дерево?

В недоумении Алик смотрел на Даниила.

— А все-таки?

— А все-таки? — повторил Алик и взглянул на пару, сидевшую на заснеженной скамье. Он знал, что не встретит здесь Шеву, и все же не пропускал ни одной пары, чтобы не вглядеться в нее. В присутствии своего нового знакомого, Дони, как ему все время хотелось называть его, Алик все равно не подошел бы к ней. Неужели он ее больше не увидит? Уедет и не увидит? Борис, разумеется, скрыл от Шевы его письмо. А то, что он, Алик, подал на себя заявление в райком, Борис, вероятно, тоже скрыл. Завтра, послезавтра ее могут вызвать туда, и Шева, несомненно, будет считать, что он шел на них жаловаться… Может, попросить Даниила зайти к Шеве? Алик никогда этого не сделает и все же пытается представить себе, как Даниил входит к Шеве. Даниил, вероятно, захочет, чтобы Алик обрисовал ее, сказал, какие у нее глаза… Такие же, как у Ани, когда смотрит на Павла? И в самом деле, какие глаза у Шевы? Алик мог бы здесь показать деревья, под которыми они прятались в дождь, скамьи, на которых молча просиживали вечера, но какие глаза у Шевы, никак вспомнить не может…

— Скажем, центнер, — продолжал Даниил, не дождавшись ответа Алика, — по центнеру на дерево. А через мои руки проходили за зиму сотни, да, сотни тонн снега. От этих вот легоньких пушистых снежинок могут на руках появиться мозоли, твердые, как камни. Конечно, не от игры в снежки. А что снег может быть соленым, да еще каким соленым, вы знаете? Для чего, собственно, я вам все это рассказываю?

— Видимо, для того, чтобы я знал, что меня там ждет.

— Нет! — Даниил остановился и закурил. — Нет, скорее для того, чтобы вы знали, чего там ждут от вас. Это, по сути, — главное. Иначе какой смысл ехать туда? Зашибать деньги? Рубль там длинный, но трудный, а вы, насколько понимаю, не особенно нуждаетесь в нем. Вы не сердитесь, что я с вами так разговариваю?

— Сердиться?

— Мало ли что… Попадаются же такие, которые думают, что все знают, все понимают, даже берутся учить других… Вроде этого сынка инженера. Завидует родителям! Одно дело сидеть в кино и смотреть, как на экране идут в атаку, и совсем другое дело идти в атаку самому. Не так уж трудно сидеть в ресторане, попивать коньяк на отцовские денежки и кричать — подавайте мне сюда романтику! Таких мальчишек и девчонок я ссадил бы где-нибудь в степи, в тайге или тундре и сказал: «Милые деточки, вы ищете романтику? Так вот вам топоры, лопаты, тракторы, бульдозеры и — давайте! — покажите, на что вы горазды! Без этого, деточки милые, нет романтики. Романтика, надо вам знать, начинается с «давай, давай!».

Запоздалые парочки на сквере оглянулись на них. Алику казалось, что Даниил уже обращается не только к нему одному.

— Там, где я был, я достаточно насмотрелся на таких, как этот инженерский сынок. Чего только не наслушался от них! И что, мол, «давай» давно попал под трамвай», и что «дорога сюда длинна, а назад коротка», и что «работа не медведь, в лес не убежит», и так далее. Пошумят так месяц, другой, третий, а потом сами себя не узнают. Ваш отец, думаю, не раз рассказывал вам о войне. Мне мой отец уже не смог рассказать — погиб в ополчении под Москвой.

«У меня брат погиб на войне, его тоже звали Даниил. Ему еще не было семнадцати лет», — хотел сказать Алик, но, вспомнив тот вечер в отцовском кабинете, промолчал.

— Но какое-то представление о том, что такое война, у меня есть. Сидеть на тракторе или на бульдозере, разумеется, не то же, что сидеть в танке, и прожить целую зиму в палатке не то же, что валяться в окопе. Но если бы ваш отец посмотрел, как эти парнишки спустя два-три месяца лезут в ледяную воду при прокладке моста, подставляют плечи под застрявшую на дороге машину и при этом сами командуют собой — давай, давай! — он сказал бы о них, не сомневаюсь, то же, что, вероятно, не раз говорил о своих солдатах: «Орлы! Орлы!»

У Алика вдруг шевельнулось подозрение, что Даниил знаком с его отцом и ему известно о нем, об Алике, гораздо больше, чем рассказал Павел в своем тосте.

— А что сказали бы матери этих мальчиков и девочек, если бы увидели, с каким аппетитом деточки уплетают миску борща, уминают миску каши, тогда как дома, бывало, едва удавалось уговорить восемнадцатилетних малюток съесть тарелочку бульона, кусочек курицы… А если бы они посмотрели, как их изнеженные дети сладко засыпают на вспаханном поле возле еще не остывшего трактора.