Избранное - [74]

— Аня, — представилась она. — Я так рада, что вы пришли. Спасибо. Какой дивный букет! Пойдемте познакомлю с гостями. Что за роскошные цветы! За этот букет я готова простить вам опоздание на целый час, вам, но — не Павлу. Ах, да, ведь он опоздал из-за вас, — и, спрятав лицо в холодный ароматный букет, она ввела их к гостям, уже сидевшим за накрытыми столами.

После второго или третьего тоста Алик почувствовал себя здесь гораздо более по-домашнему, чем у себя дома на своем восемнадцатилетии. Никто тут, знал он, не следит, как он держит нож и вилку, никто ему здесь не сделает замечания, что к одному он недостаточно внимателен, а к другому слишком расположен, то слишком разговорчив, то слишком молчалив…

В их доме не особенно часто собирались гости, а если собирались, столы ломились от вин и блюд. Но Алик всегда выходил из-за стола голодным. Он не мог есть, когда рядом или напротив сидела Маргарита с видом человека, собирающегося делать ему замечание за замечанием. Большая хрустальная люстра с горящими лампочками, бра во всех углах, начищенные до блеска медные ручки на дверях, жестко накрахмаленные белоснежные скатерти и салфетки — вносили вместе с торжественностью натянутость и скуку.

Его восемнадцатилетие началось с того, что с чердака принесли пересыпанные нафталином ковровые дорожки с синевато-зеленой каймой, в люстру ввинтили все лампочки. К полудню вокруг сервированных столов уже были расставлены в строгом порядке мягкие и полумягкие стулья, а Мара с матерью уже примерно наметили, кого куда усадить.

Ему запомнилось, как его двое новых знакомых, выделявшиеся тогда в начале вечера среди гостей своей молодостью, с приходом Бориса внезапно как бы постарели и еще больше бросались в глаза своими отращенными волосами, клетчатыми пиджаками без лацканов, яркими пестрыми галстуками.

О тех его двух знакомых теперь напомнил Алику обросший паренек с широким серебряным кольцом на пальце. Он сидел возле девушки с бледным испуганным лицом, скрывавшимся под спадавшими спутанными локонами. Эти двое, кажется, делали за столом все, чтобы быть заметнее других: громче всех говорили, громче всех смеялись, о чем бы ни заходила речь, сразу высказывали свое мнение и с таким видом, точно своим присутствием оказывали честь находившимся здесь. Алик, справлявшийся у сидевшего рядом Павла о каждом из гостей, эту пару обошел. Он старался не замечать ее, потому что хотел сохранить впечатление первой минуты, когда почувствовал себя так, словно здесь собралась одна лишь молодежь, — так по-домашнему просто держали себя старшие гости. У них, у Сиверов, все было иначе — кто бы ни приходил, он с первой же минуты старался производить впечатление человека более пожилого, чем был в действительности, точно стыдился своей молодости. Маргарита приучала к этому и Алика, выставляя себя в качестве примера. А здесь он готов был причислить к молодым даже самого старшего за столом — мастера цеха, где работал Анин отец и куда после окончания школы поступила Аня. В окружении молодежи он и в самом деле выглядел не таким еще старым, этот седой человек с глубоко врезавшимися морщинами на лбу.

Прислушиваясь к разговору, который мастер вел с молодежью за столом, Алик обратился к Ане:

— У вас не работает такой — Борис Логунов?

— Борис Логунов? У нас в цеху такого нет. Может, на заводе… Тимофей Васильевич, — повернулась Аня к мастеру, — не знаете, у нас на заводе есть такой рабочий Борис Логунов? — Чуть задранный носик с широкими ноздрями придавал ее лицу, когда она говорила, особое обаяние.

— Дорогая моя Анюта, у нас на заводе работает больше пяти тысяч человек — разве можно всех знать? Но если нужно, нетрудно выяснить.

— Нет, нет, Тимофей Васильевич, в этом нет необходимости. — Алик произнес имя мастера так же нараспев, как и Аня.

Время от времени Алик бросал искоса взгляд на сидевшего рядом Павла и каждый раз диву давался — как можно так измениться! Совсем не тот Паша, что остановил его на углу и заманил в телефонную будку. Паша, который обычно ни минуты не мог усидеть спокойно, за целый вечер почти не выговорил ни слова, был стеснителен, рассеян. Алику несколько раз на лекциях пришлось сидеть возле Павла, и теперь его удивляло, что тот так внимательно прислушивается к разговору, ведущемуся за столом. Единственное, что Алик слышал от него за весь вечер, кажется, было: «Ну, не жалеешь, что пришел?» При этом он поднял на Алика свои серые задумчивые глаза, как бы желая спросить: «Ты заметил, что меня тут принимают как родного? Я горжусь этим».

Больше всего Алик удивлялся самому себе — он в этот вечер не раз ловил себя на том, что то и дело сравнивает отца Ани со своим. Тогда, на даче, его отец сказал Борису — пусть не думает, что он, Веньямин Сивер, родился в кителе с погонами полковника — ему хорошо знакома жара вагранки, у которой работал в крюковских вагонных мастерских до ухода на фронт против белых, он гордился и всегда будет гордиться тем, что происходит из рабочих и сам сызмальства был рабочим. Алика теперь особенно радовало, что находит много общего между отцом Ани и своим.