Избранное - [214]

— Едем со мной.

Рита поняла, что не то он собирался ей сказать. Он это почувствовал по взгляду, каким она проводила его в дальний путь.

Все эти воспоминания, сопровождавшие Урия Гавриловича три дня, пока он томился в поезде, не отступили от него и потом, когда на занесенной снегом станции он пересел с поезда в переполненный автобус и, выйдя у реки, свернул в переулок, где жил Илья Савельевич Лесов.

Уриэль никогда не представлял себе, что воспоминания могут иметь над ним такую власть, чтобы ему пришлось столь сопротивляться им. Они все время отвлекают его от того, что ему сейчас предстоит, словно самое важное заключается не в том, зачем он сюда приехал, а в том, как он простился с Ритой на перроне. То воспоминание отталкивало от себя все, что мешало ему полностью овладеть Уриэлем. Оно не позволяло даже восстановить в памяти слова, заранее подготовленные, чтобы начать разговор с Лесовым, оно рассыпало и перемешало их все до одного.

А теплый огонек, светившийся в низеньком домике, все приближался…

Не доходя нескольких шагов до занесенного снегом дворика, Аншин задержался. Он все же должен вспомнить те несколько заранее подготовленных, продуманных и наизусть заученных слов. Он ведь пришел сюда не затем, чтобы отдаваться воспоминанию, словно с самого начала заключившему с ним договор не отступать, пока он не ответит, не означали ли его слова Рите на перроне: «Едем со мной», что он перестал видеть порог между ними как гору, через которую нельзя перейти. Но так же, как он не мог дать самому себе ответа тогда на перроне, не мог он ответить себе и теперь. И, будто почувствовав, что другого ответа им от него пока ждать нечего, все воспоминания, сопровождавшие его от самого дома, наконец оставили его в покое.

Но сколько Урий Гаврилович ни пытался потом восстановить слова, с которых должна начаться его встреча с Ильей Савельевичем, ничего уже не получилось. То ему казалось — слова совсем не те, то — что они звучат как-то по-другому. В конце концов он махнул на все рукой, как однажды, когда читал по бумажке свое заранее написанное выступление на районной профсоюзной конференции. В самой середине выступления он тогда почувствовал, что говорит какими-то чужими словами, хотя сам написал свою речь. Может быть, потому так показалось, что выступал он уже после того, что произошло с молодым рабочим металлургического завода. Уриэль сидел в передних рядах и видел, что председатель собрания растерялся, глядя, как молодой человек на трибуне ищет во всех карманах и не может найти заготовленную речь. И когда Уриэль, как, наверное, все в зале и в президиуме, уже был уверен, что оратор, не сказав ни слова, смущенно покинет трибуну, а председатель, сделав вид, что ничего особенного не произошло, предоставит слово следующему оратору, молодой рабочий махнул рукой и обратился к президиуму:

— Наверно, я забыл свое выступление дома. Ничего, если я буду говорить не по бумажке, а так?

О чем он тогда говорил, Уриэль не запомнил. Он запомнил только, что молодой человек долго не сходил с трибуны, что в зале стало странно тихо, а когда председатель напомнил оратору, что тот давно уже исчерпал свой регламент, из зала закричали: «Продлить ему время!» После его выступления никто не предложил сделать перерыв. Уриэлю показалось, что выступавшие позже словно бы стеснялись вытаскивать из карманов заранее написанные выступления и что некоторые заглядывали в свои бумажки, только когда надо было назвать какую-нибудь цифру.

С ним, Урием Гавриловичем Аншиным, происходит сейчас, собственно, то же самое, что на том собрании, когда он в середине выступления перестал пользоваться заготовленной речью. Видимо, он подобрал для предстоящего разговора с Лесовым не самые нужные и подходящие слова, если не может восстановить их в памяти. Заранее приготовить, что сказать, можно, видимо, всегда, но не всегда удается заранее найти соответствующие слова. Подходящие слова, если только есть что сказать, сами приходят в свое время.

Почему вдруг у него возникло чувство, будто он не сам приехал сюда сегодня, а кто-то другой привел его, и будто этот другой все время следует за ним, как конвоир, ведущий обвиняемого на суд? Единственное, чем он, Уриэль, мог бы защищаться на таком суде, — это тем, что он не только обвиняемый, но и сам свой собственный конвоир. Но он не просит за это снисхождения, как не просит себе снисхождения ни за то, что два дня подряд бегал тогда на вокзал, обошел все гостиницы б городе, продолжал писать сюда письма, не получая на них ответа, ни за то, что он теперь здесь, а не среди гостей, собравшихся в этот час у него в доме на его день рождения…

С чувством человека, который привел самого себя на суд и, чтобы освободиться наконец от невыносимой тяжести, мучающей его, готов безропотно принять самый суровый приговор, Урий Гаврилович Аншин вошел в заснеженный дворик и постучал в дверь.

— Кто там? — услышал Уриэль за дверью заспанный голос после того, как постучал во второй раз, уже увереннее и сильнее. — Открыто ведь.

Урий Гаврилович уже и сам вспомнил: Илья Савельевич, подобно многим другим в городке, живущим в отдельных домах, запирался изнутри только на ночь. Днем и вечером двери были открыты. Во всяком случае он, Уриэль, не помнит, чтобы ему когда-либо приходилось стучаться к Лесову.