Избранное - [11]

Я еще не представлял себе размеров строительства, я не был знаком с проектом и не видел строительной площадки, но то, что мне предложили, совпадало с моими мечтами о таком комбинате, в котором все движется кратчайшим путем, от сырья до готовой продукции. Производство трактора должно именно так, а не иначе совершаться.

Позднее я увидел территорию будущего завода. Это была бахча, на которой росли сочные волжские арбузы. Но, увидав это, еще не совсем точно представляя себе все, что встретится на моем пути, я уже твердо решил для себя: строить и увидеть машину, первую машину, сходящую с конвейера. Предстояло очень многое сделать: выровнять площадку, совершить тысячу будничных необходимых дел.

Я выехал в Ленинград. В Гипромезе мне нужно было ознакомиться с проектом будущего завода. Но оказалось, что проект был отправлен в Америку на экспертизу, туда уже уехали главный инженер и все начальники цехов. Тогда я немедленно поехал в Сталинград. Приехал в полдень и первым долгом пришел в партийный комитет.

— Может быть, у вас в Сталинграде что-нибудь делается?

Товарищи признались:

— Нет, у нас тоже неважно…

В конторе за чертежными столами люди чертили и высчитывали допуски к деталям трактора в 10—20 лошадиных сил. Тут хоть что-то делалось! Я пошел на окраину города, шел степью к «Красному Октябрю» — металлургическому заводу, близ которого в двухэтажном доме жили наши строители.

Я встретил там начальника строительных работ инженера Пономарева.

— Что вы, товарищи, делаете?

Он сухо и коротко пояснил мне, что не любит, когда кто-нибудь вмешивается в его дело, он считает себя достаточно грамотным инженером, чтобы знать, что́ именно ему надлежит делать.

— Но ведь дело не двигается, ничего ж нет? — в упор поставил я перед ним вопрос.

Мы поговорили крупно, и я без обиняков дал ему понять, что все, что касается строительства завода, касается и меня и я во все готов вмешиваться.

— Это моя обязанность, обязанность начальника строительства, понятно?

Мы разговаривали стоя. Пономарев не колеблясь раскрыл свои карты. Он дал мне понять, что новый начальник свалился ему как снег на голову и еще неизвестно, пожелает ли он со мной работать. «Выходит, хозяева уже есть, — подумал я, — а ты, Иванов, человек лишний…»

— Я был под судом, — неожиданно сказал Пономарев, — и меня якобы за вредительство осудили на восемь лет. Но я продолжаю считать, что меня осудили неверно. — Он увидел, что я с недоумением взглянул на него, и продолжал: — Да, неверно! Если вы, новый начальник, думаете, что меня суд исправил, то вы глубоко ошибаетесь. Я остался тем же Пономаревым, который работает как умеет.

Он замолчал. В комнате никого не было. Я первый прервал молчание:

— Хорошо. Все это прямого касательства к делу не имеет. Садитесь и объясните: что, собственно, сделано на строительстве?

Он объяснял недолго, и мне не стоило особых трудов понять, что он еще ничего существенного сделать не успел.

— С этого бы и начали, — заметил я ему на прощанье и поспешил уйти.

Теперь мне предстояло увидеть самую строительную площадку, и там положение дел станет для меня ясным и четким. Я поджидал лошадь, но меня еще не знали, лошади мне никто не выслал, и я пошел пешком. Была глубокая осень, я шел семь километров по размытой дождями дороге, и — странное дело! — досада и горечь, накапливавшиеся за день, постепенно исчезали, и я уже посмеивался над всем происшедшим. «Лошади не дали, Пономареву суд не помог — все это для меня хорошая примета. Ежели меня так встречают, — думал я, — значит, дело все-таки пойдет!»

Я увидел степь, ничем не отгороженную, строительный лес, сгруженный в штабеля. На западе возводились два каменных дома. Стояли деревянные бараки и дощатая столовка. Вот что охватил мой взгляд. В побуревших кустах лежали молодые парни. Я подошел к ним и спросил:

— Строители?

Они ответили:

— Да.

— Почему не работаете?

Они нехотя подымались и, оглядываясь на меня, уходили. Главный механик Лаговский повел меня от бараков по пустой площадке. Никаких разгрузочных приспособлений не было, весь облик строительства показывал, что здесь с работами не спешили.

— Где вода? — перебил я объяснения Лаговского.

Он не сразу понял меня.

— Где вода? — повторил я. — Воду, понимаете, воду вы на площадку провели?

Он сказал, что подать воду не так-то легко…

— Ну, извините меня, тогда вам здесь делать нечего. Вода, нам нужна вода, а не ваши объяснения. Может быть, вам лучше преподавать? Подумайте, а?

Он признался, что действительно его интересует преподавательская работа — в ней он находит полное удовлетворение.

— Очень хорошо, — распрощался я с ним, — а нам, простите, нужна вода, и как можно быстрее.

Поздно ночью я возвращался с площадки. Воды нет, в кустах парни отлеживаются, разгрузочных приспособлений нет, площадка не отгорожена, кругом степь — таковы были первые впечатления от встречи с людьми и площадкой, на которой надо было в кратчайший срок развернуть большие работы.

К этому надо прибавить, что проект на производство тракторов в 10—20 лошадиных сил нам не подошел. Широкие, без меж, поля зерносовхозов требовали более мощную машину; трактор в 10—20 лошадиных сил нас уже не устраивал, и мы, ничем не связанные, считаясь со своими здоровыми аппетитами, нашли нужным строить завод более мощных машин. Правительственная комиссия в составе Толоконцева, Птухи, меня и представителя Госплана остановилась на тракторе в 15—30 лошадиных сил.