Избранное - [44]

— Я не понимаю, — улыбаясь, заявил несколько смущенный Соре. — Вы говорите о событиях, которые в таком изложении мне попросту незнакомы. А какую роль играет во всем этом мистер Шервуд?

И Мицкевич — насколько это поддавалось краткому изложению — поведал об истории и возникновении знаменитого заговора, начавшегося после изгнания Наполеона из России. Цели заговорщиков, которые первоначально объединились в тайное общество под названием «Союз благоденствия», состояли в политическом воспитании молодого поколения, в пропаганде свободолюбивых идей, свержении монархического абсолютизма и, наконец, в создании славянской федеративной республики. Касаясь последнего пункта, Мицкевич не скрыл, какие серьезные разногласия возникли между русскими и польскими членами общества. Словом, заговор в разнообразных формах просуществовал много лет, более десятилетия, никем не открытый, принимая все более конкретный характер, и, возможно, привел бы к грандиозному революционному взрыву, если бы в последнюю минуту его не выдали — и выдал именно этот Шервуд.

Люден слушал с напряженным вниманием, порой перебивал вопросом, чтобы узнать те или иные подробности, особенно он расспрашивал о судьбе Пушкина — «русского Гете», по его выражению, — затем он пожелал услышать возможно больше о непосредственных результатах 14 декабря, и Мицкевич, все более и более воодушевляясь, удовлетворил его любопытство, подробнее всего — о страданиях разорванной Польши.

Но Соре главным образом интересовал Шервуд. Он дал понять, что, с одной стороны, не слишком высоко ставит политико-историческую ценность рассказанного, с другой — не разделяет воззрений Мицкевича, но что роль Шервуда, как загадочно она ни выглядит, представляется все же сомнительной. Конечно, это не означает — поторопился добавить Соре, видя, как лицо Мицкевича залилось темной краской, — что он его целиком оправдывает. Нет, нет, боже избави! Но, с точки зрения психологической, подобная личность, несмотря на все обвинения, которые можно против нее выдвинуть, заслуживает пристального изучения, даже если принять во внимание, что наряду с чернотой души в игре участвуют и деньги.

Мицкевич глядел на него с неподдельным разочарованием и наконец, чтобы пресечь эту чудовищную объективность, злобно спросил:

— Выходит, не сказав вам своевременно, кто он такой, я лишил вас многообещающего знакомства?

Но Соре, ничуть не обидясь его словами, ответил серьезно и даже с оттенком укора:

— Да, мой дорогой друг, именно это я и хотел сказать. Кто бы мог подумать, что в нашей среде подвизается такая таинственная, такая романтическая фигура из подлинной драмы!

Люден, у которого под конец также иссякло терпение, но который усвоил, сколь бессильны попытки бороться с наивностью гофрата, поторопился изменить тему. Он обратился к Мицкевичу:

— Ах, если бы вы знали, до чего все, что мне было известно об этих событиях и подтверждение чему я получил сегодня в вашем живом изложении, теснит и рвет мое сердце! Ибо какие дали открываются перед моим устремленным в будущее взором! И на какие параллели — трагические и одновременно обнадеживающие — отваживается моя мысль! То, что сегодня предстает драмой с трагическим исходом, не вечно останется ею — да, да, все, что вы поведали о дальнейшем развитии, о том, что дух сопротивления с тех пор не затихал, что свободолюбивые порывы в России сделались сильней прежнего, что изолированное движение некоей верхушки принимает все более общий характер — все это дает пищу для размышлений. И что как образец для подражания это движение распространится повсюду, пусть даже в другой период это выразится в других формах… Короче, господин Мицкевич, это огромное, это ошеломляющее чувство для меня — встретиться с современником и живым свидетелем ярчайшей вспышки века — под свидетелем я, естественно, подразумеваю только вас, чтобы господин гофрат не заблуждался на сей счет.

Соре заметил, что он и не заблуждался. Люден протянул руку Мицкевичу, тот крепко ее пожал.

— У вас впереди много трудностей, пожалуй, самое трудное, — сказал Люден. — Вам придется еще сделать изрядный крюк, прежде чем вы сможете вернуться на родину.

На что растроганный Мицкевич отвечал:

— Такие чудесные люди, как вы, господин профессор, встречаются нечасто, я это знаю.

Люден стал отнекиваться.

— Полноте, полноте, я только желаю, чтобы впредь вам было не так холодно на чужбине.

— Не тревожьтесь, — засмеялся Мицкевич и указал на свое сердце.

Люден кивнул.

— Да, да, — сказал он. — Я знаю. И положитесь на то, что и у меня на родине не вечно будет зима.

10

День спустя, в восьмом часу пополудни, когда все еще сидели за столом, вошел Гете. Его появление было совершенно неожиданным. Гости, созванные на прощальную трапезу, которую Август с Оттилией давали в честь отъезжавшего Мицкевича в своей прелестной квартирке, удивленно привстали с мест. Кроме обоих поляков были званы еще Фогели и Соре. К столу придвинули высокое кресло с искусно вышитым на спинке гербом Англии. Гете сел. Мицкевич оказался справа от него, и старик тотчас завел с ним разговор.

Вопреки правилу сосредотачивать все внимание на Гете, правилу, которого строго держались, когда трапезы происходили в нижних покоях, здесь разговор между гостями не прервался ни на минуту. Не то чтобы гости совсем пренебрегали присутствием Гете, но Август и Оттилия сочли за благо сохранить непринужденный характер встречи, что всецело соответствовало желаниям самого Гете. Лишь Соре, сидевший между Мицкевичем и Оттилией, не скрывал своего намерения хотя бы вполуха следить за разговором между Гете и поляком. Уж наверно не без причины его превосходительство совершенно против обыкновения и даже никого не предупредив вдруг поднялся наверх, думалось ему.