Избранное - [116]

Преувеличение нашей уникальности возникает, по-моему, потому, что авторы стремятся выявить русскую специфику, сравнивая Россию с Западом. Это понятно, ибо главная проблема для авторов – почему у России не получается переход к правовому демократическому государству. Но сравнение незападного общества с западными не может выявить специфики этого общества. Оно может выявить только «незападное» в нем. Сравнение России с Западом даже не так уж интересно, ибо основные отличия – очевидны, бросаются в глаза. В средневековой России не было сословных корпораций, феодального «договора» вассала и сеньора, монашеских орденов, университетов и т. д. и т. п. Много чего не было. Но это не специфически русские черты, а черты вообще стран незападного, некатолического мира. Всего этого нет и в средневековых Болгарии, Сербии, Румынии, как и у нас, принявших христианство от Византии. Если мы, например, хотим выявить специфику организма человека, нам надо сравнивать его не с организмом рыб – здесь отличия слишком очевидны, а с организмом обезьян. Так и для выявления специфики России лучше сравнивать ее не с Англией, а с близкими России странами. Для Средневековья это прежде всего православные страны. Для Нового времени, когда все православные страны оказались под турецким владычеством, а Россия стала империей и вступила в этап «догоняющего развития» с другими странами, где предпринимались попытки модернизации сверху. Петровские реформы на Западе не с чем сравнивать. Но их вполне можно сравнивать с аналогичными турецкими реформами. Отличия России как империи от колониальных империй Англии или Франции очевидны, но сравнение ее с Австро-Венгрией или Турцией может дать очень много. Современное политическое устройство России бессмысленно сравнивать с устройством современных Франции или США, как и с устройством, например, Саудовской Аравии. Но его вполне можно сравнивать с казахстанским или сирийским.

Если сравнивать Россию с Западом, незападные черты российского общества, в которых нет ничего «особенного» и ничего специфически русского, которые свойственны множеству незападных обществ, начинают представляться уникально русскими. И если видеть в правовом характере общества моральную норму, то и уникально «плохими». А так как человеку трудно смириться с тем, что он – особенно плохой, то утверждение своей «негативной» уникальности легко может перейти в утверждение уникальности «позитивной», фрустрированное западничество – в славянофильство. «Да, мы не можем создать правового государства, но правовое государство для нас слишком мелко, этот виноград зеленый». Но если не «центрироваться» на Западе, если сравнивать русскую историю не только с западной, но и с историей других незападных обществ, то мы окажемся скорее «средними». Может быть, несколько менее восприимчивыми к идеям правового государства, чем турки, но более, чем китайцы. А сейчас – значительно хуже Южной Кореи, но значительно лучше Северной. И я думаю, что такой взгляд – более трезвый, реалистичный и менее «неврозогенный».

3. Проблема описания и анализа специфики национальной истории неразрывно связана с проблемой многовариантности истории, разграничения в ней того, что обусловлено устойчивыми характеристиками данного национального организма, и того, что обусловлено просто стечением обстоятельств. Это – задача бесконечно сложная и психологически, и логически и до конца принципиально не реализуемая.

Психологически осознать случайность и самого нашего существования, и основных событий нашей жизни так же трудно, как трудно не преувеличивать собственную индивидуальность. Нам трудно осознать, что само наше существование – результат фантастически случайных обстоятельств и что даже если забыть об этом и принять наше существование как данность, то ясно, что если бы не абсолютно случайные обстоятельства, у нас была бы, например, другая жена, и мы бы тоже ее любили и ощущали бы нашу связь с ней очень глубокой и сейчас имели бы и любили бы совсем других своих детей. Точно так же психологически трудно сознавать, что само возникновение русских – результат каких-то неизвестных нам древних случайных обстоятельств и что у русских могла бы быть, например, совсем другая религия, и им бы так же казалось, что есть глубокая и таинственная связь между их индивидуальностью и, скажем, исламом, как славянофилам представлялось, что есть таинственная связь русских и православия.

И как это трудно психологически, так это трудно логически. Мы включены в бесчисленное количество связей и проходим через бесчисленное количество случайных комбинаций этих связей. Точно оценить их значение невозможно. Рассуждения на тему «что было бы, если бы…» очень легко превращаются в не совсем научную фантастику. «Что было бы, если бы в 1917 году кто-нибудь убил бы Ленина и Троцкого? А что было бы, если Ленин дожил бы до, скажем, 1930 года? А если бы Ельцин выбрал в преемники не Путина, а все же Степашина или Аксененко?» И т. д. и т. п. Все это и впрямь несколько смешно, и авторы сознательно отказываются от любых рассуждений типа «что было бы, если бы…», которые представляются им произвольными и недоказуемыми.