Избранное - [197]

— Отправьте их обратно в машину, — быстро шепнул дядя.

Но шериф не ответил и все еще не сводил глаз со старика.

— Вашего сына нет в этой могиле, мистер Гаури, — сказал шериф.

А он смотрел и думал: ну, что может старик сказать на это — удивится, не поверит, возмутится, может быть, или даже невольно подумает вслух: «Как это вы можете знать, что моего сына нет здесь?» — или, выслушав, молча поразмыслит и скажет примерно вот так же, как шериф сказал дяде шесть часов тому назад: «Вы бы не позволили себе сказать мне это, если бы вы не знали, что это действительно так», — смотрел и даже как будто сам вместе со стариком отмахнулся от всего этого и вдруг с изумлением подумал: Да ведь он убит горем, — и тут нее подумал, как за эти два года он дважды видел горе там, где он никак не ожидал и не предполагал, что оно может быть, где, казалось бы, вовсе и не место быть сердцу, способному разрываться от горя: один раз у старого негра, который только что схоронил свою старую негритянку-жену, и вот сейчас у этого неистового старика, безбожника, сквернослова, который лишился одного из своих шестерых ленивых, неистовых, разнузданных и не то что более или менее, а совсем уж негодных сыновей; только один из них, да и то разве что вот этой своей последней отчаянной выходкой, сумел сделать что-то на благо своим ближним и своему округу: дал себя убить и всех от себя избавил; и вот опять этот высокий ровный голос, быстрый, твердый, безостановочный, без всяких оттенков, почти собеседующий:

— Надо полагать, шериф, вы не назовете мне имени человека, который обнаружил, что моего сына нет в этой могиле. Я полагаю, вы просто умолчите об этом.

Маленькие жесткие светлые глаза впиваются в маленькие жесткие светлые глаза, и голос шерифа, все такой же мягкий, но теперь непроницаемый:

— Нет, мистер Гаури. Могила не пустая. — И потом уже, много позже, он вспомнил, что вот тут-то ему и показалось, что он понял — не то, конечно, почему Лукас остался в живых и его позволили увезти в город, это-то само собой ясно: никого из Гаури, кроме мертвеца, там в тот момент не было, — но по крайней мере хоть как это случилось, что старик и двое его сыновей появились из лесу, из-за часовни чуть ли не в ту же самую минуту, когда шериф и он с дядей подошли к могиле, и еще, конечно, почему почти двое суток спустя Лукас все еще жив. — В ней лежит Джек Монтгомери, — сказал шериф.

Старик мигом повернулся, не поспешно, не проворно даже, а просто без всякого усилия, как если бы его маленький, сухой, лишенный мяса костяк не оказывал сопротивления воздуху и не тормозил двигательные мускулы, и крикнул в сторону ограды, где двое молодых людей все еще сидели на муле, одинаковые, как два манекена в магазине готовой одежды, и такие же неподвижные, они так и не слезали, пока старик не крикнул:

— Сюда, мальчики!

— Не беспокойтесь, — сказал шериф. — Мы сами. — Он повернулся к неграм: — Ну-ка, берите ваши лопаты…

— Я же вам говорил, — снова неслышно шепнул дядя, — отошлите их обратно в машину.

— Правильно, адвокат — адвокат Стивенс, если не ошибаюсь, — сказал старик. — Уберите их отсюда. Это наше дело. Мы этим сейчас займемся.

— Это теперь мое дело, мистер Гаури, — сказал шериф.

Старик поднял револьвер, спокойно, не спеша согнул руку в локте, пока револьвер не оказался на должном уровне, и, обхватив большим пальцем курок, взвел его так, что оружие теперь было на взводе, может быть, еще не совсем на полном и не то чтобы точно нацелено, а так, направлено куда-то на уровень пустых петель для пояса на брюках шерифа.

— Уберите их отсюда, — сказал старик.

— Хорошо, — сказал шериф. — Ступайте в машину, ребята.

— Подальше, — сказал старик. — Отошлите их обратно в город.

— Это заключенные, мистер Гаури, — сказал шериф. — Я этого не могу сделать. — Он не двинулся с места. — Ступайте, садитесь в машину, — повторил он им.

И тут они повернулись и пошли не назад, к калитке, а прямо через проволочную ограду, шагая очень быстро, высоко поднимая ноги и коленки в грязных полосатых штанах, и все ускоряли шаг, пока не дошли до второй изгороди, а там — то ли перешагнули, то ли перескочили через нее и только тогда повернули в обратную сторону, к машинам, и все для того, чтобы дойти до машины шерифа, не приближаясь нигде по дороге к двум белым на муле; а он смотрел на этих сидящих на муле, одинаковых, как две зажимки на веревке для сушки белья: одинаковые лица, даже загорели и обветрились одинаково, свирепо-запальчивые и спокойные, — пока старик не окликнул их еще раз:

— А ну, мальчики! — И они соскочили оба сразу, одним движеньем, как тренированная пара в каком-нибудь эстрадном номере, оба как один шагнули левой ногой через ограду, даже не поглядев на калитку, — близнецы Гаури, неразличимые вплоть до одежды и башмаков, только на одном рубашка хаки, а на другом тонкая безрукавка джерси, лет им уже под тридцать, на голову выше отца, с такими же светлыми глазами, как у него, и нос такой же, клювом, разве только что у них не орлиный, а ястребиный; они подошли и, не произнося ни слова, даже не кинув взгляда ни на кого из них, остановились и стояли с угрюмыми, спокойными, неприветливыми лицами, пока старик, показав револьвером (он заметил, что предохранитель сейчас по крайней мере был спущен) на две лопаты, не сказал своим высоким голосом, в котором даже появилось какое-то оживление: