Избранное - [9]

Холод усиливался чуть ли не с каждой минутой; словно некая ледяная волна, спустившись с далеких гор, как раз в этот момент накатила на город. Граммофон внизу смолк, шум стихал, распадался на отдельные голоса. Толпа быстро рассеивалась.

— Вода! — сказал Фернан. — Вода тут почти так же важна, как мука…

— Все же я подброшу в огонь, — перебил его Нэгели. — Ветер пока еле дует!

— Вода — очень важная вещь, — продолжал Фернан. — В водопроводе она слишком жесткая, плохо смешивается с мукой. Или очень долго надо месить, пока вода не смягчится; с тебя семь потов сойдет, а она все не та, какая требуется. Жена у меня родник один знает: струйка — с палец, зато уж вода там, старина… прямо сливки!

— Где же этот родник? — спросил Рюттлингер.

Честное широкое лицо Фернана попыталось сложиться в лукавую ухмылку.

— Хо-хо, — сказал он, — чтоб ты тоже воду оттуда брал? Если выйти на Пре-Каталан, то по правую руку…

Утром не вышли на смену рабочие сахарного и консервного заводов; через час встал пивоваренный. Опустевшую к ночи площадь Серф утром снова заполнили люди; сюда стекались безработные со всего города. Крыши сначала не видно было в густом тумане. Не слышен был стук кирки и другой шум работы. Подъезды двух соседних домов охранялись, подняться наверх нельзя было, а с отдаленных крыш различить удавалось не больше, чем снизу, с площади. К восьми утра холод чуть-чуть отступил, вскоре начал редеть и туман. На площади вновь появились пожарники. От ночного веселья к утру не осталось и следа, люди топтались в снегу угрюмые, сникшие. Мороз достиг ночью двенадцати градусов. Костер на крыше, рассказывали очевидцы, погас к полуночи, но к четырем утра опять вспыхнул и горел часа два. Профсоюз древообделочников и строителей ночью оставил на площади наблюдателей, из-за мороза сменяемых каждые два часа; один наблюдатель стал было кричать рабочим на крыше, но полицейские пригрозили арестовать его за нарушение тишины, и узнать, как дела наверху, так и не удалось. В десять утра забастовали пятьсот рабочих Нефшательской суконной фабрики, самого крупного предприятия в городе. Из известковых карьеров, находящихся в часе пути от Г., прибыла в муниципалитет делегация, и, потратив час на переговоры, отправилась назад.

В одиннадцать на площади Серф появились полицмейстер и мэр Граубюндель. Было пасмурно. Небо в серых, холодных тучах с каждым часом все ниже опускалось над городом; туман, что недавно еще начал было рассеиваться, сгустился опять; день стоял тусклый, промозглый, безрадостный. На крыше были видны только балки да кучка не сожженного за ночь гонта; рабочие разбирали уже чердачные стены. Жильцов с пятого этажа пришлось выселить. Возле подъезда, в снегу, стояли две кровати, шкаф, стол.

— А с нами-то, господин Граубюндель, что будет? — спросила старушка с выбившимися из-под шерстяного платка седыми прядями, когда мэр, покачав головой, остановился перед пожитками. Старушка, мать выселенного рабочего-текстильщика, сидела, закутанная, на столе и с неунывающим видом качала ногами. — Уж другую квартиру-то мы, конечно, получим, — продолжала она, — мы насчет этого не сомневаемся, господин Граубюндель. Да вот только когда? Долго мне еще тут сидеть, на столе?

— Через два часа будет вам квартира, мадам, — ответил ей мэр.

Та всплеснула руками.

— Через два часа? — воскликнула она, будто ушам своим не поверила. — Ну, тогда и обед нам на новую квартиру готовый пришлите, господин Граубюндель! Не варить же мне здесь, на улице!

— Давно бы могли о квартирах подумать! — выкрикнул голос из толпы. — И вчера бы еще было не поздно!

За несколько минут старушку и мэра окружило плотное кольцо любопытных.

— Что же будет, господин мэр? — спросил человек с золотой цепочкой, судя по виду — чиновник. — Выпустят наконец с крыши этих несчастных?

— Они могут спуститься, когда им захочется, — ответил мэр. — Не наша вина, что они не хотят!

— Еще бы им хотеть! — сказала старушка, еще веселее качая ногами. — Дураки они, что ли, по своей воле идти под арест. Полно вам шутить, господин Граубюндель!

— Верно! — раздался из задних рядов сильный голос, привыкший перекрикивать многих. — Не удастся вам с ними так просто расправиться, господин мэр!

Вокруг мэра теснились в основном служащие; рабочий люд — безработные и тридцать — сорок человек забастовщиков, покинувших предприятия, — держался в сторонке от чистой публики, мрачно помалкивая или тихо переговариваясь между собой.

— Позвольте узнать, что решил совет? — снова задал вопрос мужчина с цепочкой.

Мэр повернулся и двинулся прочь; он или не слышал вопроса, или сделал вид, что не слышит.

— Эй, господин Граубюндель, — вслед ему закричала старушка, сидящая на столе, — тут хотят знать, что решил совет.

Вместо мэра людям ответил полицмейстер.

— Все будет в полном порядке! — сказал он авторитетно, хотя и довольно неопределенно, и пошел вслед за мэром.

Народ расступался, давая им дорогу. На углу площади и улицы Серветт стояло человек десять женщин с измученными от бессонной ночи лицами, с заплаканными глазами. Когда мэр поравнялся с ними, крупная грудастая женщина с горящими черными глазами преградила ему путь. На руках у нее лежал младенец.