Избранное - [68]

— Хорошо, что он не услышал! — сказал кто-то с ней рядом.

— Про что вы?

— Да про ту сделочку, что предложил девушке этот тип с гитлеровскими усиками!

— А если б и услышал? — проворчал корчмарь.

— Ну, не знаю, — пожала плечами женщина, — мне, правда, он добрым человеком кажется, да ведь, если рассердится…

Беллуш, сидевший неподалеку на груде досок, вскинул голову, посмотрел на говорившую и обнажил в усмешке все свои безупречные белые зубы.

— Ну, рассердится, и что же?

Никто ему не ответил. Ветер метнул в их сторону вившийся над котлом пар, корчмарь раздраженно закашлялся.

— Нечего кашлять, дядя Чич, — быстро к ним повернувшись, сказала Юли, — стоит мне только словечко вымолвить, он типу этому все ребра пересчитает… так что кашлять-то не к чему.

— Это кому ж он ребра пересчитает? — Беллуш разгладил усы. — Вы про меня?

— Тише, — взмолилась старушка с седым пучком, — тише! Юли, деточка, не ссорься с гостями своими!

— Да не из-за вас я кашлял, — проворчал корчмарь, — чего вы ко мне вяжетесь!

Когда гости справились с ужином, луна уже стояла высоко, подмешивая в сереющее небо свой звонко-серебристый цвет. Слабый вечерний ветерок, еще недавно пригибавший к земле язычки пламени под котлом, утих, шлейфом оставив за собой прохладное дыхание Дуная; от высоких штабелей, сохранивших все дневное тепло, несло душным, чуть кисловатым жаром. Сухое дерево гулко потрескивало, треск иной раз похож был на пистолетный выстрел. С улицы, из-за забора, несся неумолчный, слившийся воедино собачий вой, — казалось, то заунывно скрипела ось сошедшего с катушек миропорядка: сбесившиеся от голода собаки, истекая слюной, яростно подкапываясь, отшвыривали лапами землю вдоль забора, и пыль взметалась над ним густыми клубами.

Покончив с ужином, мужчины затоптали костер, чтобы хоть этим умерить невыносимую жару. Большинство захмелело от первого же стакана вина. Оттянувшись в сторонку, женщины на все лады ругали порядки и с тревогой поглядывали на мужчин, чьи голоса звучали все громче. Посреди освещенной луною площадки десятилетний сын корчмаря и веснушчатая курносая девчонка, обхватив друг дружку, пустились в пляс. Юли подбежала к Ковачу-младшему. Исполин сразу же после ужина стащил с себя рубаху; голый до пояса, масляно поблескивая в лунных лучах, словно одетый в звериное платье пота, он недвижимо стоял все на том же месте, возле конторской стены; по его лицу блуждала ласковая довольная улыбка, густая прядь льняных волос упала на лоб. Он и ужин свой ел стоя, долго, обстоятельно прожевывал мягкое разваренное мясо, кусок за куском, своим сильным щекочущим ноздри духом оно напоминало ему детство; доев, он тыльной стороной ладони вытер рот, одним духом осушил стакан вина и опять стал на прежнее свое пастушье место, откуда сподручней было наблюдать, хорошо ли гостям его. Он был счастлив так чисто и неприступно, как в ту ночь, когда Юли стала его возлюбленной.

— Почему ты не подойдешь к нам, Дылдушка? — спросила Юли, обеими руками обхватив его за шею.

— Да-да, — сказала за ее спиной рыжая женщина, ходившая в дом напоить свою кошку. — Отчего вы не посидите с нами, господин Ковач? Не боитесь, что отобьют у вас вашу девушку?

— Меня? — засмеялась Юли. — Меня? — Она приподнялась на цыпочки, пригнула к себе голову исполина и запечатлела на губах его легкий быстрый поцелуй, — Меня?!

— Уж лучше я один здесь побуду, — проговорил Ковач-младший, — ведь вон какой я страшила, меня все боятся.

— То есть как боятся?

— Ха-ха-ха, — смеялся Ковач-младший, — ха-ха-ха! А что это вы давеча сказали, будто отымут у меня Юли? Да как вам такое на ум-то пришло, сударыня?

— Желающие-то нашлись бы! — пригнув голову, ласково сообщила рыжая.

Исполин так расхохотался, что все женщины и даже кое-кто из спорщиков-мужчин к ним обернулись.

— У меня да чтоб Юли отняли?! — смеялся он раскатисто, так что даже слезы выступили. — Это ж надо, что надумали, сударыня!.. Мою Юли?.. Наше с ней место в одной постели и в одной могиле, и косточки наша положат рядышком! Эк что наговорили, сударыня-душенька!

— Замолчи! — вспыхнув, прошептала девушка.

А Ковач-младший все веселился безудержно, шлепал себя по бедрам, и слезы текли у него из глаз.

— Чего разнюнился! — сердито шепнула ему на ухо Юли. — Зачем кому ни попадя видеть, что ты счастливый такой.

Исполин обхватил ее за талию.

— Не уйдет она от меня, дорогая сударыня, даже если б веревкой ее волокли! — проговорил он чуть потише, заметив, что многие из гостей к ним потянулись. — Петлю у нее на шее затянут, и то не пойдет!.. Да пусть хоть кто испытает, я не обижу.

Рыжая бабенка побледнела.

— Ну, и уверены же вы, господин Ковач!

Исполин внезапно отпустил Юли, наклонился и обе руки положил на плечи рыжей гостьи.

— Меня, сударыня, ни одна живая душа еще не обманывала, — проговорил он медленно, погрузив в ее глаза влажно-голубой взгляд, — ни те, что мясо едят, ни то, что зеленью пробавляются, понятно вам, сударыня?

Вокруг них уже толпилось пять-шесть мужчин, стали подходить и женщины.

— Что это тут испытать предлагают? — раздался вдруг голос.

Юли повернулась стремительно, как ужаленная.