Избранное - [40]

— Не за что, Эгон.

Анна не поблагодарила, потому что поняла, о чем думал доктор, потому что прочла в его взгляде ту тяжелую задачу, которую он теперь возлагал на нее и которую, несмотря ни на что, она должна принять, ибо она исходила от него, а именно: заботиться о его жене, которая остается вдовой.

После этого Эгон Таубер погрузился в бессознательное состояние. На исходе ночи, когда Минна спала на диване, Анна увидела, как длинные и аккуратные пальцы доктора мнут рубашку на груди и одеяло около бедра, словно желая сбросить все покровы со страдающего тела, и поняла, что последняя минута близка. Сколько раз она видела этот жест!

Она разбудила Минну и зажгла свечу. Минна перепугалась и принялась кричать, на ее крики сбежались соседи снизу, набросив на себя что попало.

Все столпились вокруг постели Таубера, глядя на него печальными и заспанными глазами. Телефонистка взяла Минну за талию, чтобы поддержать ее в самую тяжелую для нее минуту, продавщица из государственного магазина все время оправляла свечу, ее муж стоял в ногах умирающего и ждал, когда ему дадут какое-нибудь поручение, как единственному мужчине, находящемуся среди стольких женщин, школьница прильнула к своей сестре, телефонистке, со страхом и любопытством наблюдая, как умирает человек, глаза у нее были полны слез, и она торопливо утирала их, чтобы лучше видеть.

Только Анна Вебер стояла одна в стороне, неподвижная, высокая, и из ее темных глаз струился нескончаемый поток любви и горя, наполнявший всю комнату и омывавший своими волнами слабое, истощенное тело.

Когда в окнах забрезжил рассвет, доктор Таубер скончался.

Жилец-железнодорожник отправился за женщиной, которая должна была обмыть доктора, и за Оскаром, которого нужно было известить, и в регистратуру, чтобы оформить документы, соседки уложили Минну и прикрыли ее пледом. Телефонистка осталась с ней, чтобы смачивать ей лоб одеколоном, а девочка отправилась спать.

Анна Вебер, двигаясь, как автомат, вышла из спальни и заперла дверь в гостиной. С полчаса или больше она простояла посреди комнаты и тихо стонала, стиснув зубы и шепча: «Мой ангел! Мой ангел!» Потом упала на кровать лицом вниз, вцепившись пальцами в покрывало; так она пролежала еще час, царапая его ногтями, словно доктор в последние минуты жизни.

В половине седьмого она поднялась, умылась, причесалась и отправилась в школу широкими, тяжелыми шагами. Лицо ее было каменным, но глаза застилал туман, она не видела, куда ступала, не замечала людей, встречавшихся ей по дороге.

В половине четвертого, окончив работу, она пошла не домой, как обычно, а на окраину города в оранжерею. Глаза ее были все так же затуманены, лицо оставалось каменным. Она купила самые лучшие розы, какие только могла выбрать, огромный букет роз, и широким шагом направилась домой. В холле среди толстых свечей стоял обитый глазетом гроб, в нем покоился Эгон Таубер, вокруг собрались знакомые, бывшие пациенты, бывшие служащие клиники. Люди приходили и уходили, с любопытством взглянув на доктора, положив цветок к его ногам, пожав руку вдове, одетой в черное, державшейся надменно и торжественно. Анна тоже подошла к гробу, резким движением высвободила розы из бумаги и тихо, заботливо, будто клала компресс, положила их на грудь Эгону, туда, где когда-то билось дорогое ей сердце. Потом она удалилась на кухню.

Минна даже не пошевелилась, только сурово взглянула на нее. Когда выдалось мгновение — одни посетители вышли, а другие еще не вошли, — вдова схватила розы и бросила их в угол комнаты, прямо на пол, и своей коротенькой ручкой почистила пиджак усопшего в том месте, где лежали цветы.

Анна вернулась из кухни и снова встала около гроба. Он был прекрасен, он был прекрасен, ее доктор, так же, как в молодости. Все мускулы на его худом лице натянулись, веки были опущены, как и тогда, когда он клал свою голову ей на колени, напряжение последних дней как бы стерлось, исчезло, и легкая, умиротворенная улыбка появилась на тонко очерченных губах. Анна долго и жадно смотрела на его лицо и лишь потом заметила, что розы исчезли.

Минна, как часовой, стояла по другую сторону гроба. Когда пришли новые знакомые и Минна жалобным голосом принялась рассказывать, как хорошо и тепло поблагодарил ее муж за то, что она с любовью ухаживала за ним, каким он был добрым до самой последней минуты, Анна воспользовалась тем, что никто на нее не смотрит, собрала с пола цветы и снова положила их на грудь доктору.

За три дня, пока тело доктора Таубера покоилось среди свечей и цветов, вдова бесчисленное множество раз бросала розы то под стол, то под кресло, то в угол, но любовница упорно поднимала их и водворяла на прежнее место, неслышно шепча про себя: «Мой ангел, мой ангел, они твои!»

В день погребения Анна прибежала из школы на час раньше. Около ворот она встретила свою приятельницу, госпожу Вайсмюллер. Анна Вебер схватила ее за руку своими железными пальцами, словно клещами, и свистящим шепотом быстро проговорила:

— Не оставляйте меня одну! Будьте на похоронах со мной!

Процессия была торжественной. За катафалком, поддерживаемая с одной стороны доктором Клауссом, с другой — Оскаром, шла вдова в вуали до самой земли (нанимать карету не было необходимости, потому что до аллеи, круто поднимавшейся к кладбищу, по которой не мог проехать ни один экипаж, было всего несколько шагов и гроб от начала этой аллеи нужно было нести на руках). За нею двигались родственники Тауберов и Зоммеров, потом друзья, которых принимали у них в доме, потом бывшие служащие Таубера, бывшие пациенты, знакомые и незнакомые, любившие присутствовать на похоронах. Весь город сгорал от любопытства: как будет вести себя Анна Вебер, в каком ряду процессии она будет идти, будет ли рыдать на глазах у всех или будет сдерживаться, как будет вести себя вдова по отношению к ней. Некоторые из присутствующих, имевшие теперь скорбный и суровый вид, прежде чем облачиться в черное платье, отправляясь на похороны, с улыбкой спрашивали жен: «Как ты думаешь, нужно выражать соболезнования ей или нет?»