Избранное - [21]

Караванщики едва успели, пока он совсем не припустил, натянуть палатки и занести туда седла и все необходимое. А Дамдин накинул на себя плащ Цокзола, сшитый из красного сукна, и пошел охранять отару.

Порой ветер усиливался, и тогда овцы начинали разбегаться. Лило как из ведра. До ниточки промокший Дамдин изредка с беспокойством поглядывал на мрачные черные облака: «Как бы и ночью так не лило».

Пытаясь определить толщину туч, он вглядывался в небо, но просвета нигде не было видно. Постепенно ливень сменился монотонным, но все еще обильным дождем. Дамдину стало ясно, что зарядил он надолго.

Изредка сверкала молния, и тогда раздавался оглушительный грохот, от которого, казалось, небо вот-вот расколется. В такие минуты овцы шарахались в сторону, но благо всей отарой и не разбегались. Дамдин тогда кричал на них и щелкал бичом перед самыми их мордами.

Из палатки доносились громкие крики Жамьяна. Есть такое поверье, что если во время грозы кричать, то можно избежать беды. Потому-то, видимо, и старался Жамьян.

Из палатки никто не выходил. Дамдину вдруг стало одиноко, он почувствовал жалость к себе и одновременно злость. На кого? Он и сам не знал, но ему захотелось заплакать. Слезы потекли сами по себе. «Если я погибну здесь, кто меня пожалеет? Они, что ли?.. Пожалеет ли меня Улдзийма, заплачет ли?» — вдруг подумал Дамдин, вытирая слезы.

В это время из палатки вышел Цокзол в дорогой войлочной накидке и закричал на овец: «Чайг! Чайг!» У Дамдина в один миг слезы высохли. Теперь ему почему-то стало смешно и даже захотелось петь.

Цокзол подошел к нему, еще раз прикрикнул на овец и спросил:

— Ну что? Проносит? Вот это зарядил! Прямо-таки вихрь, а?! Что же делать? Кругом ведь голая степь!

Дамдин с радостью поддержал разговор:

— Да-да! А нет ли тут где-нибудь поблизости стойбища? Если и ночью будет так лить, то просто беда. — И вплотную подошел к Цокзолу. Плащ у Дамдина, видимо, промок насквозь, и он весь дрожал.

Цокзолу вдруг почему-то стало неспокойно. «Ах, да! Этот чертов плащ. Говорят, такой цвет очень опасен во время грозы», — подумал он и сказал Дамдину:

— Ты отойди немного подальше, а то не удержим овец, если они вдруг начнут разбегаться.

Дамдин, волоча злополучный плащ, отошел шагов на десять и остановился.

Люди говорили, что молния зачастую бьет в одно и то же, четко очерченное место, которое по размеру якобы может быть не больше основания юрты. И что находчивый человек может успеть выскочить из того круга. Цокзол только сейчас вспомнил об этом и, посматривая на Дамдина, пытался мысленно определить расстояние между ним и собой. Затем он резко шагнул назад — от греха подальше — и застыл, боязливо озираясь.

В этот момент так громыхнуло, что у него зарябило в глазах и внутри словно что-то оборвалось. Точно кто-то огненным мечом трахнул его по голове. Он словно в обмороке опустился на землю, закрыл глаза и закричал: «О! Покровительница моя, Дарь-эх!»

Гремело так, будто горы взорвались и катятся под откос. Через мгновение Цокзол медленно открыл глаза и, взглянув в сторону Дамдина, увидел, как тот пытался собрать разбежавшихся овец.

«До чего же смелый и решительный парень! Что бы я делал без него?» — подумал он.

Улдзийма в это время дрожала в палатке, словно жаворонок, на которого накинулся ястреб. Трудно передать, как она испугалась этого грохота. И до этого она закрывала уши и валилась ничком, не в силах сдержать дрожь, а тут и вовсе прильнула к Жамьяну, который продолжал непрерывно орать на грозу.

Улдзийма все сильнее прижималась к его груди, и он, поспешив воспользоваться случаем, с удовольствием обнял ее, приговаривая:

— Ничего, ничего, доченька! Вот-вот пронесет! И надо же быть такой трусихой! Ладно тебе, ладно! Да ты совсем еще ребенок…

На лице его появилась улыбка. «Совсем ребенок, думаешь? Ну нет! А сам, старый дурак, чего боишься?» Вытирая пот с ее лба, Жамьян нежно погладил черные как смоль волосы девушки.

Улдзийма, видимо, не испытывала отвращения к его прикосновениям, так как она покорно сносила все, что он себе позволял. А Жамьян, осмелев, и вовсе взял ее к себе на колени и, успокаивая, шептал:

— Не надо бояться… Дай-ка вытру тебе пот. Сердце-то у тебя как стучит! Тук-тук-тук…

Оно действительно так стучало, что его удары можно было бы услышать на расстоянии. Внезапно Жамьян нечаянно задел ладонью тугую грудь Улдзиймы и тут же испуганно отдернул руку. Да и она, испугавшись, прикрылась руками. Жамьян же, опьяненный запахом ее волос и каким-то неповторимым девичьим ароматом, снова принялся гладить ее щеки, лицо. По его жилам пробежал ток, и давно забытое чувство взыграло в нем, так что даже дыхание оборвалось. Вспоминая былое, он вздыхал и похотливо улыбался.

Жамьян чувствовал, что Улдзийме приятно с ним. Она, тяжело дыша, молча и покорно принимала его ласки. Вдруг он, как бы жалея, поцеловал девушку в щеку, а Улдзийма, видимо, восприняла это как отеческую нежность и даже не шелохнулась. Жамьян тут же крепко прижал ее к себе и стал страстно целовать.

— Ой! Что это вы?! — воскликнула Улдзийма и, еле вырвавшись из его крепких объятий, отбежала подальше. Сердце ее по-прежнему сильно стучало, но состояние какой-то умиротворенности и благодушия, владевшее только что ею, улетучилось — его сменил непонятный страх.