Избранное - [17]

Дамдин начал стаскивать свои новые сапоги. Несколько дней тому назад их подарил ему Цокзол. Дамдину они были так необходимы, что он считал их самой дорогой вещью у себя и очень берег.

Дамдин вместе с Улдзиймой и Цэвэлжид вышел из юрты. Цокзол с Жамьяном остались вдвоем.

Вскоре от загона донеслись блеяние овец и ягнят, крики:

— Эй! Куда лезешь?

— Назад, говорю!

— Гони! Гони!

— Чайг! Чайг!

— Назад!

— Камнем ее!

Постепенно все стихло: дойка началась. Дамдину там больше нечего было делать. Вытирая пот со лба, он вернулся в юрту. Жамьян с Цокзолом за чарочкой архи вели неторопливую беседу о предстоящей поездке.

Дамдин подошел к столику, наполнил пиалу водой, подлил немного молока и залпом осушил. Затем он вытер рукавом рот и уселся справа от очага. Он хорошо помнил наставления матери о том, что нехорошо подслушивать разговоры старших, и поэтому старался держаться в стороне.

От нечего делать он взялся скоблить кожу, которую уже начал выделывать Цокзол. С улицы изредка доносился крик верблюжонка, кто-то из женщин бойко насвистывал «Жаворонка с белой шейкой». Дамдин, увлекшись работой, не слушал, о чем толковали Цокзол с Жамьяном, но, когда сделал небольшой перерыв, чтобы отдохнуть, сразу же услышал очень важную новость. Говорил Цокзол:

— Думаю дочку с собой взять, будет нам хорошей помощницей. Еду ведь готовить кому-то надо! Да и в городе она еще не была, пусть посмотрит. К тому же и сама давно просится.

По всему было видно, что Жамьян охотно соглашается с ним, но он так бубнил, что разобрать Дамдин все равно ничего не смог.

Жамьян снова разлил архи и поднес Цокзолу. Однако тот не взял.

— Мне хватит! Сам пей!

Вообще Цокзол уже после первой рюмки больше не пил, хотя сам всегда твердил, что архи — король всякого застолья. Водку он действительно не любил.

Односельчане считали, что он притворяется. Ну как это может быть, чтобы такой крепкий мужик не любил архи? Поэтому и не верили ему, когда он уже от второй рюмки отказывался, говоря, что сильно опьянел. Некоторые хозяйки гнали самогон специально для него, и дело доходило до обиды, если он не принимал угощения.

Но не только этим удивлял своих односельчан Цокзол. Он частенько взваливал себе на спину большую деревянную клетку и отправлялся охотиться на бозлогов[30]. Поэтому в бедняцких айлах к нему относились как к своему и хвалили за простоту. Зажиточным же людям, наоборот, это не нравилось, и они говорили, что он нарочно строит из себя простачка. Однако они были не правы, так как Цокзол на самом деле никогда ничего не делал через силу и вовсе не представлялся.

Дочь одна-единственная у Цокзола — Улдзийма. В школу она пошла десяти лет и в этом году окончила десятый класс в аймачном центре.

Цокзол считал, что учиться ей больше незачем. «Пора ей приобщаться к женской работе и сидеть дома», — частенько думал он про себя. Он отлил ей уже золотое колечко и приготовил седло с серебряными узорами.

Затянувшись из трубки, он снова заговорил:

— Думаю и Дамдина с собой взять. С матерью его уже говорил… Пора ему свет повидать.

Услышав это, Дамдин чуть не уронил скребок и невольно оглянулся на Цокзола. Сердце его затрепетало, и он подумал: «Неужели доведется рай земной увидеть? Только бы взяли! Я бы все им делал в пути, о чем бы они меня ни попросили».

Он до того размечтался, что уже представил, как они отправляются в город. И едва сам себя скребком не ободрал.

В этот момент Жамьян посмотрел на него и сказал:

— Говоришь, и парня взять?.. А будет ли от него какая польза?

Дамдин зло посмотрел на него: «До чего же подлый человек! Ну какое ему дело? И впрямь лежащая собака старается напакостить бегущей. Дать бы ему, чтоб знал свое место».

Радость его сменилась злостью и обидой. «Оставить бы его самого здесь! Что за черная душа у человека!» Он уже не мог успокоиться и бранил Жамьяна на чем свет стоит.

Раньше Жамьян казался ему хорошим человеком, но теперь Дамдин возненавидел его всей душой. Весь напрягшись, словно рысь перед броском, ловил он каждое слово и движение Жамьяна. Он готов был вмешаться в разговор, даже сцепиться с ним и, разумеется, как следует поколотить. И чем больше смотрел на Жамьяна, тем сильнее злился и едва удерживал себя.

Вдруг Жамьян, словно угадав, что творилось в душе Дамдина, попросил его подать огня. Дамдин нехотя поднялся, подошел к очагу, но, когда Жамьян стал прикуривать, едва не опалил ему лоб. И после, когда тот поднял голову, тоже как бы нечаянно рассыпал ему на подол угли и нарочно выругался:

— Черт бы меня побрал! Что это с руками творится!

Так Дамдин решил отомстить Жамьяну.

К вечеру тот уехал, и у Дамдина отлегло от сердца. Однако он по-прежнему продолжал думать о Жамьяне с ненавистью. Стоял у юрты до тех пор, пока Жамьян не скрылся за далеким холмом.

Потом громко сказал: «Тьфу!» — и плюнул ему вслед.

Глава восьмая

По пути, проложенному от Далан-Дзадгада[31] до Улан-Батора, движется на север верблюжий караван. За ним следуют овцы и козы, голов сто, подгоняемые одним верховым.

Издали кажется, что это кочует какой-нибудь айл. Среди просторной долины караван плывет, словно лодка в море. Но это не кочующий айл, а Цокзол с Жамьяном, направляющиеся в город. Пошел уже шестой день, как они выехали из дома.