Избранное - [173]

Он погладил руку сына, затем просунул его головенку сквозь редкие прутья, поцеловал в щеки и глаза.

— Здравствуй, мой родной!

Хайдар даже задрожал от радости.

— Как ты поживаешь, отец?

Кривой Тахир в глубокой задумчивости смотрел на дверь камеры, где когда-то сидел. Чуть поодаль виднелась дверь кухни. В былые времена в эту камеру обычно помещали крестьян, вот и он там сидел — все три раза.

— В какой ты камере, сынок?

— Во второй.

— Хорошая камера. И я в ней сидел.

— Правда?.. Да, камера хорошая. И товарищи мне хорошие попались.

— Летом мы вынимали рамы, оставались только решетки. До чего же сладко спалось! И просыпаться было приятно. Будто ты птица в лесу… Еще раз тебе говорю: не беспокойся за нас. Валлахи, мы живем неплохо. Неплохо, конечно, сам понимаешь, по нашим деревенским понятиям. Мать твоя чувствует себя хорошо. И братья здоровы. Твоя Зюра у нас под крылышком… Если на душе никаких забот и с надзирателями ты ладишь, то и сидеть легче… Только не беспокойся. Мать прислала тебе курочку. Зюра ощипала ее и сварила. Заверни одну ножку в лепешку — и кушай себе на здоровье. Домашнее-то, оно все вкуснее. Поперек горла не встанет, как тюремный хлеб. Ты уж прости, что я к тебе до сих пор не приходил. Сердце все сюда тянет, а силенок-то нет: старость не радость. Ты человек умный, поймешь все как надо, не обидишься. Есть у нас в деревне несколько поганцев: как услышат о тебе, злобствуют, аж пена изо рта, но почти все соседи тебя очень любят и уважают. Только и спрашивают: «Ну как там Рефик?..» У нас правда все хорошо, сынок. Я вижу, и ты, слава Аллаху, здоров. В Анкаре ты был бледнехонький, а здесь посвежел, глядеть радостно. Поменьше сиди взаперти. Как двери откроют — сразу наружу! Задний двор здесь очень просторный. Гуляй, бегай, валяйся, кувыркайся. Тогда и еда впрок пойдет. И не считай каждый день. Кончится твой срок, выйдешь… Ты же знаешь, сам я три раза сидел. Но в камере, упаси бог, не торчал, все время на свежем воздухе… Так ты говоришь, товарищи у тебя хорошие, Рефик? Смотри, с кем попало не водись. Есть такие отчаянные: чуть что, драку затевают, поножовщину. Этих обходи стороной. Не вздумай перевоспитывать. Они и на погребальных носилках не исправятся. Держись с достоинством… Да что я тебе все это советую, ты и без меня разбираешься, чай, не глупее… Скажи, что ты хочешь передать через меня в деревню. Может, прислать чего? Деньги-то у тебя есть? Мать маленько дала. Маленько и Зюра дала. И я свои прибавил. Буду уходить, оставлю для тебя в канцелярии. Трать — не жалей. Ты куришь? Покупай самый хороший табачок. Читай все газеты. Пусть все видят, что ты человек образованный. Надо же тебе знать, что в мире делается. А мы уж как-нибудь проживем… Вот только дышать иногда трудно, горло перехватывает… Мы, старики, в нынешних делах мало что смыслим. Хорошо хоть ты смыслишь. А Хайдар, иншаллах, еще дальше тебя пойдет. Он у нас умница, и душа у него открытая. Как пить дать, пойдет той же дорогой, что и ты. Сущую правду тебе говорю. Ослепнуть мне совсем, если я хоть словечко приврал. Утешать тебя я не собираюсь. Любой честный человек поступит точно так же, как и ты. Я вот тоже перед полицией и тюремщиками хвостом не крутил. Ты у меня парень башковитый, поймешь все правильно… Ты мне так и не рассказал, как ты живешь. Скажи хоть несколько слов. Что мне передать нашим?

— Хайдар так вырос, душа радуется.

— Иншаллах, еще вырастет, большим станет. Ребята — они везде подрастают: и в деревне, и в касаба, и в больших городах. Сколько их — и не счесть. Не вечно же народ будет тупой, бессловесной скотиной. Рано ли, поздно, смекнет что к чему. Вот тогда он не позволит себя обирать. Скажи же хоть несколько слов, сынок.

— Я уж тут стараюсь, беседую с деревенскими товарищами. Да только трудно их переубедить. Головы такой дурью забиты, что не вышибешь!

— Знаешь, как выкуривают пчел, чтобы мед взять? Вот так же и ты поступай. К слову, я тебе собираюсь медку принести. Есть у меня два улья, меда в этом году много. Притащу тебе полную банку. Каждое утро, вместе с товарищами, ешь по одной ложке. И дежурных надзирателей угощай. Ты не смотри, что они важничают — такие же бедняки, как и мы. Кричат, командуют — не обращай внимания. Народ на службе у правительства все больше пустоголовый: думают, что криком можно навести порядок… Я тебе и в этот раз мог бы принести медку, да только подумал: пусть еще ульи поднаполнятся. Где же его еще и есть, медок, как не в тюрьме. Ешь, не жалей. Все три раза, что я сидел, мать покупала для меня мед… Да, мать прислала тебе пшеничной крупы. И черного перчика. Приготовь куриный бульон, завари его пшеницей, подперчи — и ешь. Мать, она знает, что ты любишь. Только и заботится что о тебе, будто меня и нет… Скажи же хоть несколько слов, сынок… Если у тебя есть грязное бельишко, отдай мне. В мои-то времена, не знаю, как сейчас, баньку каждую неделю топили. Горячей воды было сколько угодно — сама лилась из душа. В тюрьме иногда бывает лучше, чем на воле. Есть ли у нас душ, да еще с горячей водой? Иншаллах, сбудутся твои слова, переменится этот мир — у каждого в доме водопровод будет. Крутанул кран — холодная вода бежит, другой кран крутанул — горячая льется. Мойся, пока не станешь чистый да свеженький, точно огурчик. Будет у всех одежа и для дома, и для работы. И всякой еды будет вдоволь. Никого, кроме воров-уголовников, в тюрьме тогда держать не станут… А ты, сынок, ей-ей, неплохо выглядишь. Глаза так и горят… Кирпич в печи обжигают. Такой человек, как ты, в тюрьме лишь крепче становится. Мы вот сидели в тюрьме, ничего не соображали. Не было среди нас таких, как ты. Только воздух портить и умели. Сидел с нами один увалень — Диким Мемедом его звали, из Чельтикчи, — так у него, веришь ли, одеяло, как парус, вздувалось. Много ли ума наберешься от таких дураков?.. Что же ты все молчишь, сынок?