Избранное - [9]

кристальный взор и дальний

приветный сердца стук.

Я знал, я знал – у бога, –

к тебе моя дорога!

1913

«Закат онемелый трепещет…»

Закат онемелый трепещет,

и сбывшийся день беспокоен.

Там стрелы последние мещет

израненный воин.

Эфир опустелый недвижен

и внемлет безмолвью…

Там окна столпившихся хижин

покрыты кровью.

А ночь от восточного склона

недвижными машет крылами:

дыхание темного лона

над нами.

1913

«Какие спокойные дремлют…»

Какие спокойные дремлют

мечты – в запредельном краю!

Весенние хлады объемлют

почившую душу мою.

Приходят на это кладбище,

звеня бубенцами, стада,

и птица в кустарнике свищет,

и в небе – пылает звезда.

Но сердце – не хочет возврата,

и сердцу – зачем этот лес:

единственна ты лишь, утрата

мечтой отошедших небес.

Какие суровые грани

поставил кругом небосвод!

Когда же, волнуясь, воспрянет

и ринется время вперед, –

и эти зеркальные дуги,

и давние все времена

поднимут почившие други

взыгравшею мощью зерна.

1913

«Листья липовых скверов по-прежнему свежи…»

З. Б.

Листья липовых скверов по-прежнему свежи,

  и безмолвно опять бытие,

но закинуты в небо прозрачные мрежи,

  в небе – бедное сердце мое.

Ах, бывалое небо яснее и ближе,

  и бесценнее день ото дня!

Ты далеко в проклятом, безумном Париже

  навсегда забываешь меня.

Значит, сердце напрасно сияло и билось,

  значит, было давно суждено,

чтобы ты от меня далеко затворилась

  в пансионе madame Robino?

Эти дни, они также останутся близки,

  все, что будет, предстанет – как сон,

лишь на сердце моем, на глухом обелиске,

  врежет числа давнишних времен.

1912

Терцины другу

Борису Пастернаку

Мы пьем скорбей и горести вино

и у небес не требуем иного,

зане свежит и нудит нас оно.

Оратаи и сеятели слова,

мы отдыху не предаемся. Здесь

мы не имеем пристани и крова.

Но прошумит воскреснувшая весь,

слив голоса в зазеленевшем кличе,

и здесь она, бессмертная поднесь –

Вернувшаяся в долы Беатриче!

И радости смиренной и простой

мы слышим отзвуки в старинной притче.

Дерзай, поэт! Недолгой немотой

ответствуют небесные пространства.

Пей вешних трав целительный настой,

Да радостно твое пребудет пьянство.

Когда ж стихом взыграет вдруг оно –

стиху довлеет царское убранство.

Режь злых цепей томящее звено,

спадет, спадет гремучая окова!

Мы пьем скорбей и горести вино

И у небес не требуем иного.

1913

«В сини четырехугольника…»

В сини четырехугольника

низкого окна

медленным зрачком невольника

ты отражена.

Только вечер тьмою стискивал

воды, луг и лес;

он всегда тебя отыскивал

на краю небес.

И тотчас небесной благостью

в полусонный склеп

ущедряла легкой радостью

цепи, воду, хлеб.

День пройдет, и вечер кончится,

смолкнет давний стук,

тихая сойдет помощница

в тесный земный круг.

В сини четырехугольника

низкого окна

мертвые зрачки невольника

напоит она.

1913

Фантасмагория

Н. С. Гончаровой

Летаргией бульварного вальса

усыпленные лица подернув,

в электрическом небе качался

повернувшийся солнечный жернов;

покивали, грустя, манекены

головами на тайные стражи;

опрокинулись тучами стены,

звезды стали, стеная, в витражи;

над тоскующей каменной плотью,

простремглавив земное круженье,

магистралью на бесповоротье

облаками гремело забвенье;

под бичами крепчающей стужи

коченел бледный знак Фаренгейта,

и безумную песенку ту же

выводила полночная флейта.

1913

Зор

1914

Ксении Михайловне Синяковой

Запевает

Что руки твои упали,

еще ничего не зная,

на осеребь леткой стали,

потеха моя удалая?

Не ты ль поднялась полками

повыморить город мором,

своими свела руками

к его железным заторам?

Устам миловаться сладко,

а сердцу жалеть невместно…

Плыви Колыванью, Златко,

земная моя невесто.

Поход твой поле полечит,

годов перевеяв тридцать…

Сорвет журавеля кречет

к твоей тугой рукавице.

Курись кустом над поляной,

крути железовье кресью,

пока жужжавой каляной

пойму тебя в понебесьи.

Закидывает громопал заплеча. Наезжает конем на солнце. Вал. Брюсов с костылем и сумкой, бормоча заклятья весами и мерой, собирает брошенные тем славянизмы – в мешок

Наезжают запорожцы.

Бр. прячется.

Вдале гром.

Звенчаль

Конная, пенная

    немецкой стали!

Тулумбасы, бей, бей,

запороги, гей, гей!

Запороги-вороги –

головы не дороги.

Доломаны – быстрь, быстрь,

похолоним Истрь, Истрь!

Харалужье паново

переметим наново!

Чубовье раскрутим,

разовьем хоругвь путем,

а тугую сутемь

раньше света разметем!

Гром ближает!

То ли не утеха ли,

соловейко-солоду,

то ли не порада ли,

соловейко-солоду!

По грудям их ехали –

по живому золоту,

ехали, не падали

по глухому золоту!

Соловее, вей, вей,

запороги, гей, гей!

Запороги-вороги –

головы не дороги.

Свени запорожцев меркнут. Вслед им: гром брошенного костыля.

Начало зора

Мечами просекают людские голоса тоскующее время, –

овсюду треск и блекоть, оскалы и озевы. Как уши мне зажать,

чтоб вывести из меры коснеющего тука воинственное дремя,

врематые дружины сомкнуть окрай межины, грозить и одружать?

Теки, токуя, туча! Ножи нагие, нежьте!

Кто преет, предкам предан, вперед приходит прежде.

Но нет, не кости дедов гора извергнет в дымах!

Помолвьями иными рудая свищет брага.

Гляди, как их комоней помолный вынес вымах,

земля горит и гнется от их шального шага.

Издревле мучит мочью окличье: «Мир орей!»

И нынче туга тужит семью словобырей.

1914

Гремль

Первый выпал

Ровесница башен и стен –

 лестница Омра.

Чает измен