Избранное - [35]

Раньше он никого ни о чем не спрашивал, а только молча слушал, теперь он задавал вопросы, ему многое хотелось знать. Его больше всего интересовала обычная жизнь и люди его среды. Отчужденность Юсуфа понемногу исчезала, обнаруживая его стремление слиться с окружающими.

Видя это, Саляхаттин-бей и радовался, и чувствовал одновременно, что его охватывает какая-то непонятная грусть. Он очень привык к прежнему Юсуфу. Властный, упрямый, несговорчивый, он казался ему милее. Смирного, нерешительного, застенчивого юношу Саляхаттин-бей никак не мог принять всерьез.

Но он был не в состоянии докапываться до причин этой перемены. Чувства вспыхивали и быстро гасли в его душе, он тотчас же забывал о них, когда ему снова приходила в голову какая-нибудь мысль, ему казалось, что он думает об этом впервые, и он снова огорчался, радовался и удивлялся.

Делами службы он занимался по привычке, выработавшейся за долгие годы. Если же ему становилось очень тошно, то, поручив часть дел секретарю, он отправлялся домой, ложился на тахте в затененной комнате, выходившей на улицу, и вспоминал бесцельно прожитые годы своей жизни.

Когда он закрывал глаза, перед ним вставали вершины каких-то гор, склоны, поросшие деревьями, кирпичные, деревянные или каменные дома маленьких городков, где он жил, и толпы людей. Но ничто не вызывало в нем интереса. Все воспоминания его казались ненужными, бессмысленными. Каждое событие в его жизни могло произойти и не произойти, каждый человек, попавшийся на его пути, мог бы и не встретиться. Он не находил в прошлом ничего, что заставило бы его воскликнуть: «Ах, почему я так поступил?» или: «Ах, почему я этого не сделал?» И не потому, что жизнь его протекала очень приятно, а потому что в-этот момент она была ему совершенно безразлична.

Чего еще мог бы он желать? Он родился, вырос, выучился, поступил на государственную службу, объездил всю страну, состарился; женившись, жил в ссорах и перебранках, и вот дошел до такого состояния… Можно подумать, что все живут иначе! Да и как можно иначе жить? Удовольствия? Их у него было достаточно в жизни. И сегодня можно было желать повторения тех пирушек, которые он устраивал с задушевными друзьями, приобретенными в различных городах во время разъездов по стране. Холостым, когда представлялся случай, он не отставал от других в сердечных забавах. Хоть с какой-нибудь жандармской вдовушкой, да были и у него сладкие грехи. Попадая в Стамбул, он не упускал возможности побывать на улицах Венеции и Тимони[27]. Разве жизнь могла быть иной?

Он ни о чем не сокрушался бы, если бы ему сейчас предстояло навсегда закрыть глаза. Размышляя, он не находил ничего такого, с чем бы ему было очень грустно расстаться.

Даже дочь не привязывала его к этому миру. Не столько равнодушие к ней было тому причиной, сколько безропотная покорность судьбе. Поскольку не в его власти было что-либо изменить, он должен был проделать заранее предначертанный путь и, как всякий здравомыслящий человек, со снисходительной усмешкой наблюдая за событиями, ждать очереди.

Лишь один вопрос немного волновал Саляхаттина-бея: что станется с Муаззез, если он умрет. Он не думал, что Юсуф уживется с Шахенде и останется в доме, но уже сейчас отдавать ему распоряжения на этот случай он тоже не хотел. Ах, если б он мог, прежде чем умереть, видеть, что его дитя вышло замуж за порядочного человека, если бы он ни о чем не тревожился! Тогда, может быть, он даже^ хотел бы скорее расстаться с этой утомительной жизнью… «Разве мне что-нибудь осталось еще сделать? — говорил он себе. — Освободим наше место для тех, кто придет в этот мир…»

Но на Шахенде он никак не мог положиться и волновался, что оставляет дочь у нее на руках. Неужели ничего нельзя было сделать, чтобы уйти из этого мира, где он ничем не желал интересоваться, уладив и это дело?

Но как его уладить? Кто может посвататься к Муаззез? Кто может на ней жениться? Все знали, что стало с тем, кому она приглянулась, кто пожелал ее взять. А Шакир-бей гулял на свободе как ни в чем не бывало. Найдется ли удалец, который рискнет получить пулю.

И потом не очень-то хорошо смотрят на девушку, из-за которой случилось такое несчастье. Она становится притчей во языцех.

Если бы Саляхатгин-бей не порвал так рано связи с миром и не стал бы уже сейчас глядеть на жизнь со стороны, то, может быть, он попросил бы о переводе в другой город и поискал бы там для дочери приличной партии. Но, больной, он ждал, пока все образуется само собой, и не собирался ничего предпринимать.

XI

Шахенде была по-своему умна и понимала, что в Эдремите для Муаззез закрыты все пути к замужеству за исключением одного. Существовал один-единственный выход, которого она давно уже желала: выдать Муаззез за Шакира…

Шахенде не знала историю Кюбры, но трудно было предугадать, изменила бы она свои намерения, если бы даже и узнала. Что касается Юсуфа и Саляхаттин-бея, то ни тот, ни другой не желали больше поднимать этот вопрос, полагая, что с ним покончено раз и навсегда. Им и в голову не приходило, что у Шахенде на этот счет есть свои планы и она может что-нибудь предпринять на свой страх и риск. Между тем Шахенде, хотя она и не признавалась себе в этом, чувствовала, что Саляхаттин-бей еще недолго протянет, и думала лишь о том, как устроить свою жизнь в будущем.