Избранное - [3]
— Ловчила этот Идзуми. Достал где-то «Чойс»[17] для учителей и теперь дома никогда не готовит чтение.
— Хирано ловчила еще почище. Перед экзаменами выписывает на ногти исторические даты, все до одной.
— А все потому, что и учителя хорошие ловчилы.
— Конечно, ловчилы. Да тот же Хомма. Он и сам-то как следует не знает, что раньше идет в слове «receive», «e» или «i», а берет свой учебник для учителей и учит нас, будто сам все знает.
Единственной нашей темой были ловчилы — ни о чем стоящем мы не говорили. Тут Носэ, бросив взгляд на ботинки сидевшего на соседней скамье с газетой в руках человека, с виду мастерового, вдруг заявил:
— «Кашкинли».— В те годы вошли в моду ботинки нового фасона, называвшиеся «Маккинли», а утратившие блеск ботинки этого человека просили каши — подошва отставала от носка.
— «Кашкинли» — это здорово.— Мы все невольно рассмеялись.
Развеселившись, мы разбирали по косточкам всех входивших в зал ожидания. И на каждого выплескивали такой поток злословия, какой и не снился тому, кто не учился в токийской школе. Среди нас не было ни одного благовоспитанного ученика, который отставал бы в этом от своих товарищей. Но характеристики, которыми награждал входящих Носэ, были самыми злыми и в то же время самыми остроумными и смешными.
— Носэ, Носэ, посмотри вон на того верзилу.
— Ну и физиономия, будто в брюхе у него живая рыба.
— А этот носильщик в красной фуражке тоже на него похож. Правда, Носэ?
— Нет, он вылитый Карл Пятый[18] — у того тоже красная шляпа.
В конце концов в роли насмешника остался один Носэ.
Вдруг кто-то из нас приметил странного человека, который стоял у расписания поездов и внимательно его изучал. На нем был порыжевший пиджак, ноги, тонкие, как палки для спортивных упражнений, обтянуты серыми полосатыми брюками. Судя по торчащим из-под черной старомодной шляпы с широкими полями волосам, уже изрядно поседевшим, он был не первой молодости. На морщинистой шее — щегольской платок в черную и белую клетку, под мышкой — тонкая, как хлыст, бамбуковая палка.
И одеждой, и позой — словом, всем своим обликом он напоминал карикатуру из «Панча»[19], вырезанную и помещенную среди этой толчеи на железнодорожной станции... Тот, кто его приметил, видимо, обрадовался, что нашел новый объект для насмешек, и, трясясь от хохота, схватил Носэ за руку:
— Посмотри вон на этого!
Мы все разом повернулись и увидели довольно странного вида мужчину. Слегка выпятив живот, он вынул из жилетного кармана большие никелированные часы на лиловом шнурке и стал сосредоточенно смотреть то на них, то на расписание. Мне виден был лишь его профиль, но я сразу же узнал отца Носэ.
Остальным это и в голову не могло прийти. Все с нетерпением уставились на Носэ, ожидая от него меткой характеристики этого смешного человека, и в любую минуту готовы были прыснуть со смеху. Четвероклассники еще не способны были понять, что творится в душе Носэ. Я нерешительно произнес было: «Это же отец Носэ».
Но тут вдруг раздался голос Носэ:
— Этот тип? Да это же лондонский нищий.
Нужно ли говорить, как дружно все фыркнули. А некоторые даже стали передразнивать отца Носэ, — выпятив живот, делали вид, будто вынимают из кармана часы. Я невольно опустил голову, у меня не хватало храбрости взглянуть на Носэ.
— До чего же точно ты назвал этого типа.
— Посмотрите, посмотрите, что за шляпа.
— От старьевщика с Хикагэтё[20].
— Нет, такую и на Хикагэтё не найдешь.
— Значит, из музея.
Все снова весело рассмеялись.
В тот пасмурный день на вокзале было сумрачно, словно вечером. Сквозь этот сумрак я внимательно наблюдал за «лондонским нищим».
Но вдруг на какой-то миг выглянуло солнце, и в зал ожидания из слухового окна пролилась узкая струйка света. В нее как раз попал отец Носэ... Вокруг все двигалось. Двигалось и то, что попадало в поле зрения, и то, что не попадало в него. Это движение, в котором трудно было различить отдельные голоса и звуки, точно туманом обволокло огромное здание. Не двигался только отец Носэ. Этот старомодный старик в старомодной одежде, сдвинув на затылок такую же старомодную черную шляпу и держа на ладони карманные часы на лиловом шнурке, неподвижно, точно изваяние, застыл у расписания поездов в головокружительном людском водовороте...
Позже я узнал, что отец Носэ, решив по дороге в университетскую аптеку, где он служил, посмотреть, как отправляются на экскурсию школьники, среди которых был его сын, зашел на вокзал, не предупредив его об этом.
Носэ Исоо вскоре после окончания средней школы заболел туберкулезом и умер. На панихиде, которая была в школьной библиотеке, надгробную речь перед портретом Носэ в форменной фуражке читал я. В свою речь я не без умысла вставил фразу: «Помни о своем долге перед родителями».
1916, май
Барсук[21]
