Избранница герцога - [18]

— Перо придает ему особый шик! — настаивала Энн. — Матушка, не позволяйте ей отнять перо у Ойстера. Он скоро привыкнет к нему. Такое точно перо носит мопс королевы. Страусовое. А может быть, и павлинье.

— Мопсик с павлиньим пером, — сказала Элинор, — прекрасная тема для светской беседы. Ладно, пусть остается.

— Когда прибудем на место, тебе надо будет пойти вздремнуть, Элинор, — сказала герцогиня. — Я хочу, чтобы ты предстала перед Вильерсом в самом лучшем виде. Лучше этой бедняжки Лизетт.

— Но, мама, Лизетт — моя подруга. Не надо говорить о ней так.

Герцогиня прищурилась.

— Может быть, это тебя надо звать чокнутой, а не Лизетт? — спросила она.

Элинор промолчала.

Ее мать вдруг слабо вскрикнула:

— Будь я проклята, если забуду взять эти острые серебряные гребешки твоей бабушки! Я хочу, чтобы ты выложила их на столик возле твоей постели. В знак твоего целомудрия, таков уж обычай. — Она поспешно удалилась.

— Неужели она думает, что я стану приглашать герцога в мою спальню, чтобы показать ему какой-то первобытный фетиш, да еще в чужом доме? — спросила Элинор.

Энн слегка потрепала ее по руке, чтобы успокоить.

— Нашу мать иногда заносит, не обращай внимания. Она новее не считает тебя глупой.

Но часто называет, подумала Элинор, Она оставалась загадкой для матери, которая не подозревала, что у них с Гидеоном все так далеко зашло. Мать не знала, какой чудесный месяц они провели перед восемнадцатилетием Гидеона, накануне его обручения.

И поскольку ее мать ничего об этом не знала, она ничего не знала и о ней, своей несчастной старшей дочери.

Элинор знала также, что ее мать страдает забывчивостью и не придает значения тем оскорблениям, которые раздает направо и налево. Но каждый раз, когда мать называла ее глупой, словно острый нож поворачивался в ее сердце.

— Гидеон на балу герцогини Бомон подходил к нам, когда мы с мамой были в павильоне для угощений, — сообщила она зачем-то сестре, лишь бы что-то сказать.

— Он был с Адой?

— Нет, Ада снова больна.

Энн поморщилась:

— Больна или притворяется? Она просто изображает из себя изнеженную особу. Возлюбленную средневекового трубадура, на которого похож Гидеон.

— Нет, однажды я видела, как она кашляла, — возразила Элинор.

— Я не люблю ее, — заявила Энн.

— Не говори так, она не виновата, что больна, и вообще ни в чем не виновата.

— Разумеется, виноват Гидеон, — мрачно заявила Энн. — Он не имел права поступить с тобой так бесчестно, должен был порвать завещание своего отца.

— Бесчестно?

— Да, он обесчестил тебя, не так ли, Элинор?

Элинор вздернула подбородок.

— Это не было бесчестьем, мы просто любили друг друга. Неужели не понимаешь? Не думала, что ты настолько глупа!

— Если мужчина позволяет себе обесчестить девушку, он должен нести за это ответственность, — возразила Энн. — Гидеон подлец, обычный волокита. А ты хочешь сделать из него святого, молиться на него.

— Ничего подобного! — воскликнула Элинор. — Он не так уж и виноват. Это его отец спутал все своим завещанием.

— Он лицемерный педант, только и всего, — заявила Энн. — А ты уверена, что он не порвал бы это завещание, если бы ты не позволила ему соблазнить себя?

— Что за чушь ты несешь?

— Не отдайся ты ему, он, возможно, порвал бы это завещание.

— Как ты можешь? — возмутилась Элинор. Она так натянула ошейник бедного толстяка Ойстера, что тот едва не задохнулся.

— Я говорю это не для того, чтобы оскорбить тебя, а чтобы ты не звала Вильерса раньше времени в свою спальню показывать гребешки.

— Мы с Гидеоном любили друг друга, — стояла на своем Элинор.

— Да, он только и делал, что вынюхивал местечко, чтобы втихомолку развлечься с тобой, — возразила Энн. — А еще, к твоему сведению, он обхаживал дочку нашего второго лакея. Теперь я могу сказать это тебе. Скажи я об этом раньше, ты бы не пережила такой новости. Но я всегда щадила твои чувства. Ты была слишком чиста для подобных вещей.

— Успокойся, — произнесла Элинор, — больше я никого не приглашу в мою спальню до свадьбы, обещаю, — улыбнулась она.

Дверь снова распахнулась.

— Вы заставляете меня ждать, дети, — крикнула герцогиня, появляясь в дверях в окружении слуг. — Карета уже ждет. Подай мне эту кружевную шаль, Хобсон! А ты, Элинор, передай глупого Ойстера на руки Хобсону. Я вовсе не хочу, чтобы от нас пахло псиной.

— Мы уже идем, — сказала Элинор, передавая щенка.

Ощутив внезапный порыв, Энн вдруг поцеловала ее:

— Я хочу, чтобы у тебя все получилось, чтобы ты вышла замуж и была счастлива!

Из холла вновь донесся голос герцогини:

— Твой Ойстер снова описал мраморный пол, Элинор! — До них донеслись шлепки и повизгивания. — Ты плохая собака. Хобсон, ткни его мордочкой в то, что он наделал!

— Мне кажется, я должна поспешить на помощь моему Ойстеру, — сказала Элинор, надевая шляпку и хватая перчатки.

— Как бы он не наделал на ковер Лизетт или в туфли Вильерсу, — сказала Энн. — Тогда твои шансы сделаться герцогиней Вильерс намного уменьшатся. Мужчины не выносят собачек, писающих в их туфли.

— Тебе кажется, что ты уже узнала все про мужчин, моя младшая сестра? — спросила Элинор.

— Я считаю себя настоящим ученым-натуралистом во всем, что касается их повадок, — высокомерно ответила Энн.