Избранная публицистика - [51]

Но можно с уверенностью сказать, что на нашего школьника (к тому времени уже активного участника, потребителя и поборника НТП) все эти замечательные открытия особого впечатления не произведут. В лучшем случае он добросовестно примет их к сведению, в худшем — просто не заметит, как не заметили многие наши знакомые ни великой теоремы Гёделя, ни расшифровки генетического кода, ни возникновения синергетики.

«Наука может все», с одной стороны, и «есть многое на свете, друг Горацио…» — с другой. Вот характернейшее свойство массовой психологии человека начала третьего тысячелетия. Хорошо это или плохо, мы не знаем. Один из нас считает, что хорошо, а другой — что не очень.

Хорошо — для чего и для кого?

Плохо — в каком именно смысле?

Мы позволили себе порассуждать лишь об одной стороне человеческой психологии. Правда, эта грань представляется нам весьма важной. Способен ли ты удивляться, и если да, то что именно тебя удивляет? Отношение человека к чуду, отношение человека к прогрессу, который он движет своим разумом и своими руками, — это, что ни говорите, своего рода пробный камень его мировоззрения. И может быть, не только пробный, но и краеугольный.

Однако есть и другие грани, не менее важные. XX век дал наконец ответ на старый вопрос: что будет с массовым человеком, если он одет, обут и накормлен досыта? Станет ли он добрее, честнее, умнее, вообще — лучше? Оказалось — нет. Удовлетворение потребностей вызывает лишь появление новых потребностей. Каждый новый уровень «сытости» проявляет в массовом человеке новые минусы.

Человек разумный далеко не всегда является разумным человеком, слишком часто он — вместилище неуправляемых эмоций или попросту тупой болван. Нельзя ожидать сколько-нибудь серьезного изменения массового человека, пока господствуют формы воспитания и образования, выработанные еще троглодитами. Новый человек может быть сформирован только новой педагогикой, а прорывы в нее пока удручающе редки и неуверенны, и их без труда, почти автоматически душит непроворотная толща педагогики старой, насквозь пропитанной древними и древнейшими мифами и предрассудками…

Что ж, у человечества впереди еще, по крайней мере, миллиард лет.

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий МНОГИЕ ИЗ ВАС СПРАШИВАЮТ… [27]

Как мы работаем? Наш модус операнди, так сказать. Ну, то, что обычно подразумевается под писательской работой — заполнение чистых страниц текстом, — получается у нас достаточно просто. Один сидит за машинкой, другой валяется на диване, и с обоюдного согласия слово за словом, фраза за фразой, абзац за абзацем ложатся на бумагу. Бывают разногласия, особенно в выборе слов, но мы уже давно спелись и, как правило, понимаем друг друга буквально с полуслова. Это не так уж сложно, это владение ремеслом. (Чтобы не было недоразумений: под владением ремеслом понимается выработанная опытом способность любую, сколь угодно сложную мысль без больших затруднений воплотить в литературную форму.) Самое же сложное — до листа бумаги.

Идея. Проблема. Замысел. Как правило, идей и замыслов у нас всегда было сколько угодно. Как и у большинства писателей. Но вот, зачастую почти незаметно для нас самих, что-то одно начинает вытеснять все остальное, заслоняет весь видимый мир, все ярче высвечивая в нем некий участок. И наступает момент, когда мы, набрав в легкие побольше воздуха, ныряем в недра этого участка. Дальше со скрипом, с треском, с разрывами, с рывками и отступлениями идет самая сложная работа. Более или менее четкое формулирование проблемы. Выработка фабулы, оптимальной для постановки этой проблемы. Отбор действующих лиц, наиболее подходящих для этой фабулы. Создание сюжета, дающего максимальные возможности для действующих лиц. Первый набросок конкретного плана будущей повести: прикидка эпизодов, диалогов, рассуждений и прочего. И наконец, отдуваясь и отирая с чела пот, мы беремся за машинку.

Конечно, это только схема, в каждом конкретном случае получаются всякого рода отклонения. Например, если память нам не изменяет, мы только однажды написали повесть от начала до конца по намеченному плану. Но некое общее представление о нашем модусе операнди эта схема, мы надеемся, вам дала.

Для кого мы пишем? Вопрос странный, но задавали нам его и прежде. И не только читатели. Определенно мы можем сказать только одно: когда мы пишем, мы никогда об этом не думаем. По-видимому, питаем мы подспудное убеждение в том, что интересное нам обязательно будет интересно многим. Судя же по читательским письмам, в том числе и вашим, Стругацких приемлют и школьники, и пенсионеры, но большею частью любители фантастики, хотя встречаются и исключения. Кстати, здесь уместно будет упомянуть о любопытной гипотезе Александра Мирера, автора одной из лучших фантастических книг для подростков — «Главный полдень». А. Мирер утверждает, будто любовь к фантастике сродни музыкальному слуху: она у человека либо есть, либо ее нет, от социальных и прочих факторов она не зависит. Может быть, может быть.

Теперь несколько слов о Странниках, люденах и о прочих вертикальных прогрессах и гомеостазисах Вселенной.