Избранная проза - [155]

Он пошел вниз по знакомой тропинке, крутой и как бы воздушной, петляющей меж скал и деревьев, в плотной тени леса, вниз, и только вниз. Ночь разлила вокруг свой лунный сумрак, который, словно шелковым покрывалом, окутал немые скалы, вершины и ущелья. В строгом молчании ночи сосны вели разговор, непонятный людям, поглощенным своими мыслями. Через край переливала в сердце Юмера кипучая жажда жизни, свойственная человеку с незапамятных времен. Разве не был он, как и каждая из этих сосен, творением природы и не спасал ли самое дорогое, что есть у него, — жизнь? Крепко сжав в руке ружье, Молла Юмер шагал напряженно и осторожно, готовый к любой неожиданности.

Он спускался вниз, словно камень, сброшенный бурей, словно орел, преследующий добычу, с одной лишь мыслью — Хатидже. Он сознавал: только она связывает его с жизнью, и то, что он совершил и за что его преследуют, возникло из глубины ее очей и овладело им, как дурманящее зелье. Он видел себя перед лицом судей — старых, угрюмых полковников, — и в уме его разматывалась лента волнующих диалогов.

— Почему ты так поступил?

— Она захотела этого.

— Кто она?

— Хатидже.

Перед ним вставали виденные в прошлом картины смерти, сцены издевательств над такими же, как он, дезертирами, и с дрожью и гордой решимостью он говорил себе: «Никогда!»

И ветер подхватывал мысль его и шумел в безлюдных ущельях: никогда, никогда…

Спустившись к реке, он обогнул валяльни и мельницы, желая избежать встречи с людьми, и, перейдя по огромному сухому буку, перекинутому через реку вместо моста, очутился на своем лугу. Село, как и все села в этих краях, было разбросано, так что не представляло особого труда остаться незамеченным. Рукой подать было до его домика, белевшего в темноте и от этого казавшегося еще ближе. Слабый огонек мерцал в одном из окон. Молла Юмер свистнул условным свистом. Он был уже под самым навесом. Собака, узнав хозяина по шагам, не залаяла и радостно завиляла хвостом. Иной была здесь картина, иными были голоса ночи. Долина спокойно отдыхала в пазухе гор, разделенная надвое серебристой лентой реки, убаюкиваемая ее таинственным говором. Молла Юмер подождал мгновение и свистнул еще раз. На галерее хлопнула дверь, и женский голос прошептал едва слышно:

— Юмер!

Молла Юмер учуял в голосе тревогу и также шепотом спросил:

— Что случилось, Хатидже?

— Ничего, — ответила она, — старики уже легли.

Он услышал шаги босых ног жены, спускавшейся по лестнице. Вот она бежит к калитке. Щелкнула задвижка, и в следующую минуту Молла Юмер оказался лицом к лицу с Хатидже. Весь двор тонул в мягком лунном свете, и, хотя они были в тени ограды, он понял по бледному ее лицу и дрожащим пальцам, что произошло что-то необычное.

— Слушай, — сказала она, — в селе полно солдат. Тебя ищут! Вчера все в доме перевернули вверх дном и сейчас подстерегают тебя на дороге.

Молла Юмер нахмурился; по его лицу скользнула темная грозовая туча. Высокий и стройный, он стоял рядом с ней, как могучая сосна рядом с тонкой, нежной ольхой. Одну руку он положил ей на плечо, другой сжимал ружье. Он весь был увешан оружием. Мысль о кандалах и тюрьме, о разлуке с женой, — что для него сливалось воедино, — наполнила его сердце яростью и отвращением.

— Что нужно этим собакам? — процедил он сквозь зубы.

Это известие омрачило радость встречи. Ощущая тяжесть его руки на своем плече, она смотрела на него с немым восхищением, пока он грубовато не подтолкнул ее, сказав:

— Ну, иди.

Она пошла, и он следом за ней. В сенях он услыхал густой храп отца и невольно, с открытой галереи, окинул взглядом спящую землю, потонувшую в зное позднего лета, небо, усыпанное крупными звездами, и снова землю, тяжело дышавшую в шепоте трав и глухом плеске речных волн. Тупая боль сжала ему сердце, и страстная, неудержимая любовь к жизни вновь охватила его, словно благоухающий аромат дикой герани наполнил все его существо.

Хатидже опять прижалась к нему и едва внятно прошептала:

— Юмер, родной, а если тебя схватят!

В голосе ее было столько тревоги, что он не выдержал и улыбнулся. Суровое сердце его исполнилось кротостью, как у пустынников-бедуинов в часы молитвы. Он взял ее за руку, откинул тяжелый занавес, служивший дверью, и ввел в комнату. Здесь он поставил ружье в угол, и пока она зажигала погасшую коптилку, опустился на колени и, обернувшись на восток, начал молиться.

На рассвете, еще до третьих петухов, когда звезды бледнеют и заря только-только начинает подниматься по небесным ступеням, Молла Юмер перебрался через реку и затерялся на тенистых, узких и крутых тропинках. Душа его прояснилась, воскрешенная живительными соками, как земля, потрескавшаяся от засухи, а затем орошенная дождем. Он шагал спокойно и уверенно, как человек, чувствующий в себе силы бороться не на жизнь, а на смерть. Ясное утро вливало в него частицу своего бодрящего пурпурного мужества, которое, как крепкое вино, разливается по всему телу и будит в человеке чувства и мысли. Как дикий олень, вспугнутый опасностью, взбирался он наверх, в свое знакомое и богатое царство. Образ Хатидже, дрожащей над ним, как над единственным, бесценным сокровищем, сверкал в душе его, переполненной любовью благодарностью. Опьяненный ее ласками, все еще приятно волновавшими кровь, он достиг своего убежища раньше, чем первые лучи солнца, словно копья смелого исполинского стрелка, ударили в гордые кудрявые макушки горных вершин.