Избранная проза - [87]

Петрик сразу же хочет за ним, но может выйти из дома только после особого разрешения дедушки. Быстро выбегает Петрик за порог, вприпрыжку через сад и по лугу к запруде.

Стоп, к запруде нельзя.

Там уже стоит кто-то. Кто-то круглый и ребристый, высокий и широкий, красный и желтый. Руки-палки расставил в стороны, скалит зубы, свирепо смотрит стеклянными глазами. Петрик не в силах сделать дальше и шага.

— Дедушка, как зовут этого человека?

— Попанц, — ответил тот, — просто Попанц. Но ты только посмотри на него внимательно.

Однако Петрик не в силах взглянуть на него. Он боится, тихо обходит дом, совсем неслышно входит в комнату. Не ест, не пьет, сразу же ложится в постель и не шевелится.

Только вечером бабушка приподнимает одеяло, чтобы посмотреть на Петрика. Тот прижал коленки к подбородку и кулаками закрыл лицо. Кто так спит, видит плохие сны.

— Только бы он не заболел, — всхлипывает бабушка Пимпельмут. Она хватается за сердце и готова уже снова разразиться жалобами и причитаниями, но дедушка Аллесникс прерывает ее.

— Все это не поможет.

Очень довольный, он пьет свое пиво.

И на другой день Петрик не хочет вылезать из кровати. Бабушка Пимпельмут щупает его лоб.

— Ты не хочешь поесть твой хлеб?

— Отдай его вдове Грольмус! — отвечает Петрик, — она уже откусила от него.

— А кусочек сахара?

— Отдай его полицейскому Паннаку! — отвечает Петрик, — он на него уже плюнул.

— Ну, а молоко, кто его выпьет?

— Учитель Хаубольд, — отвечает Петрик, — он его уже отхлебнул.

Тут уж даже бабушка Пимпельмут не выдерживает и смеется. Учитель Хаубольд и молоко! Такое могут придумать только маленькие мальчики. Она гладит Петрика по голове. Пусть полежит еще часок. Голод заставит его подняться. А до тех пор она может присмотреть за цыплятами.

А Петрик все еще прижимает кулаки к глазам. Он не хочет видеть, но все-таки видит. Чучело стоит на запруде и никого не пропускает. То оно пугает всех красным бородавчатым носом вдовы Грольмус, то скалит желтые от табака зубы полицейского Паннака, то снова сверкает желтыми свирепыми глазами учителя Хаубольда. Петрик видит все это и сворачивается клубком, как ежик.

А вода течет и течет. По желобку в горах, по канавке в нагорье и ручьем внизу через деревню. А у самого его глубокого места стоит чучело и смотрит в оба.

А вода его тоже боится?

Это Петрик все-таки хочет знать. Он встает, крадучись бесшумно обходит дом, через сад по лугу к запруде. Только пусть чучело его не пугает. Поэтому он пятится задом, закрыв глаза. Подходя к запруде, он спотыкается и падает. Он оцепенел от внезапного падения и не может опереться на руки. Над ним возвышается чучело, а из его рта шевелит ядовитым языком змея, одной рукой оно со звоном выхватывает саблю, а другой, угрожая, размахивает палкой. Собрав последние силы, Петрик поднимается. Он мчится обратно по лугу, через сад вокруг дома, прямо дедушке в руки. Тот подхватывает его, не говорит ни слова и, очень довольный, пьет свое пиво.

Однако кого преследует страх, тот видит иногда и ушами. И даже в преисподней ему видится свет. А разве не булькала вода вокруг корня, когда Петрик пускался наутек? Значит, вода течет. Мимо чучела, как будто его там и нет, течет туда, к реке, в поток, в большое море. Петрик еще не видел моря. Сейчас он о нем мечтает, слышит, как оно шумит, видит его прибой, пробует на вкус соленую волну.

На другой день он встает сам, ест свой хлеб, пьет молоко и чувствует себя окрепшим для новой попытки. Он выжидает, пока бабушка не начнет искать цыплят, потом рысцой обегает дом, в сад, на луг.

Чучело стоит и угрожает. Петрик подходит к нему на этот раз сбоку и не спускает с него глаз. Не дожидаясь, пока высунет свой язык змея, зазвенит шашка и взметнется вверх палка, Петрик заводит с ним разговор.

— Попанц, где твой котик?

Чучело стоит и молчит.

— Попанц, где твоя собака?

Чучело не шевелится.

— Попанц, где твой гусак?

Чучело и на этот вопрос не знает ответа.

А Петрик начинает прыгать вокруг него. Он мяукает, как кошки, лает, как собаки, шипит, как гуси. Когда же чучело и при этом осталось неподвижным, Петрик подходит к нему совсем близко.

— Ты меня не знаешь? — шепчет он. — Я Игнац Хлебный воришка.

И засмеялся.

— Я штабс-ефрейтор Задавака.

Он смеется громче.

— И Август Сильный — это тоже я.

И вот уже Петрик смеется совсем громко, его прыжки становятся все дальше и неистовей. Он уже хватает палку, но что это! Она из сухого тростника; он уже хватает саблю, но что это! Она из фанеры; он хочет схватить стеклянный глаз, и тогда чучело падает. Оно шатается, клонится на бок и просто падает. Стеклянный глаз катится на луг, и что это! Это же осколки от дедушкиных пивных бутылок. А то, что сейчас лежит на запруде, просто кусок старого бревна, вырезанного, раскрашенного, уже без рук. Они отломались при падении, скатились в ручей и уплыли. И этого-то боялся Петрик!

Не вчера ли это было? Или позавчера? А сегодня Петрик уже снова долго висит над ольховой веткой и смотрит вниз, в серебряную, золотую, голубую воду, туда, где глубже всего. На этот раз уже дедушке приходится спасать его от падения в воду. Он пришел как раз вовремя с работы. Но он недоволен, не пьет своего пива. Он держит Петрика за воротник и не знает, что делать, не знает даже тогда, когда бабушка Пимпельмут, всплескивая руками, подходит к нему.