Избранная проза - [120]

Сцена продолжалась; от каждой цифры, произнесенной женщинами, Ханна вздрагивала. Она почувствовала, как забилось сердце, как стали дрожать руки. Потребовалось почти чрезмерное усилие, чтобы наконец подняться. По пути к лестничной клетке она капитулировала.

Вместо того чтобы спуститься на первый, она поднялась на третий этаж. Кто же это совсем недавно просил ее, чуть ли не на коленях, купить простыни, если попадутся? Не Андреа — она еще со свадьбы надолго обеспечена всем необходимым. Фрау Таухниц из квартиры этажом выше? Или дружелюбная кругленькая кассирша из закупочного пункта, у которой три взрослые дочери? Но времени на размышления не оставалось: очередь выросла и перекинулась уже на лестничную клетку. Простыни всегда пригодятся, подумала Ханна. Требовался последний толчок, чтобы лихорадка иссушила любой разумный довод. А вот и он: две молоденькие продавщицы скатились с лестницы, чуть не задев Ханну. Такие же пакеты, как и у женщин за столом, точно так же прижаты к груди, а в глазах светится удовлетворение и тайное взаимопонимание. Ханна встала в конец очереди. Волнение не исчезло, теперь его питала неизвестность: хватит ли товара? Хватило. Ханна все еще пыталась логически мыслить и попросила только две простыни. Женщина за ней ухватилась за счастливую возможность. Искательно улыбнувшись, она сказала: — Тогда я возьму третью. — Но продавщицу это не тронуло. В одни руки три простыни. Только так.

При спуске в закусочную у Ханны закружилась голова, ей пришлось схватиться за перила. Конечно, печень из меню уже вычеркнули. Ну и ладно, подумала она упрямо. Так и так у меня больше нет аппетита. Только для порядка она взяла тарелку картофельного супа. Низко согнувшись над столом, она нехотя ворочала ложкой.

Когда она подняла голову, за ее столом сидела молодая курчавая негритянка. Обе скулы ее широкого пепельно-серого лица пересекали темные рубцы. Она что-то внушала мальчонке с бархатными глазами. Непривычная слуху речь, слова будто торопились, обгоняли друг друга, подталкивали слоги. Мальчик болтал тонкими ногами, смотрел рассеянно и, как показалось Ханне, немного боязливо в пространство за людьми, где все время происходили перемещения. Он, как в трансе, раскрыл свои полные губы сливового цвета, розовое нёбо поблескивало, когда кусок отправлялся в рот. Ханна благоговейно застыла, как перед чудесным явлением. Она долго смотрела, как рассеянно и все же тщательно жует ребенок. Как блуждает его взгляд, будто изучая другой мир. Внезапно ее потрясло желание схватить ребенка, прижать к себе, потрогать, расцеловать, лизнуть. И тут же ее залила волна стыда. Она оттолкнула стул и пустилась в бегство.

Над южным предместьем тяжелое небо отслаивалось от горизонта. В узкой полосе над домами, резко ограниченной тучами, отражалось желтое, как сера, солнце. Ища защиты от ветра, Ханна зашла в вестибюль кинотеатра. Она стояла перед фотографиями, которые ей почти ни о чем не говорили, она едва их воспринимала. Руки были непривычно свободными. Сигнал, несколько минут исходивший от локтевого сустава, достиг ее. Чего-то не хватало. Испуг нахлынул сразу, мгновенно парализовал. Сумка! Она забыла сумку! Мысли путались, но она заставила себя идти. Где кошелек? В кармане, как обычно. И паспорт. Но простыни! Да хоть бы их не было! С другой стороны, достались они достаточно трудно. Не то чтоб очень дорого, но что заплачено, то заплачено. И деньги есть деньги. Сама сумка, бог с ней, с такой не пофорсишь. Андреа только обрадуется — она подарила ей к рождеству новую. Но привычки так быстро не меняют. И вообще, чего ты сто́ишь, если тебе так просто забыть свои вещи?

На этот раз эскалатор двигался слишком медленно. Ханна торопливо вошла в закусочную, которая показалась ей совершенно изменившейся. От сумки, конечно, ни следа. За столами сидели незнакомые люди с равнодушными лицами. Только ее тарелка еще стояла посредине стола. Или это уже другая? Ханна растерянно огляделась. Неужели нет никого, к кому можно было бы обратиться? Может быть, к женщине за кассой? Ханна сделала шаг в сторону и натолкнулась на уборщика посуды. Мужчина в лучших годах, но с творожистой кожей и печальными моржовыми усами реагировал сначала ворчливо. «Осторожней! — Он поглядел на Ханну, на подносе качалась стопка тарелок. — Вы что-нибудь ищете?» — «Сумку, — почти крикнула Ханна, — коричневую сумку из искусственной кожи с накладными ручками». Уборщик молча поставил тарелки на тележку и отправился собирать другую посуду. Ханна последовала за ним, как собака за хозяином: «В сумке простыни», — продолжала она. «Я не заглядывал, — ответил мужчина. Лавируя среди посетителей загруженной тележкой, он добавил: — Вы сможете убедиться в этом». Ханна кивнула, улыбнулась, но быстро призвала себя к подобающей серьезности.

Уборщик внимательно осмотрел ее с головы до ног, потом задвинул тележку в каморку, отгороженную пластиковым занавесом. Потом подал сумку через щель. Конечно, это ее сумка! «Спасибо! — воскликнула Ханна, — большое спасибо!» Она повернулась, чтобы уйти, но опомнилась и вытащила портмоне из кармана пальто. Нужно же выразить свою признательность! Но когда уборщик вышел из мойки, он отказался взять деньги. «Не надо, не надо. Лучше будьте внимательней с вещами, — произнес он, не поднимая глаз от тележки. Ханна пошла за ним с двумя марками в руке. — Действительно не надо, я ничего не беру». Казалось, он хочет убежать от нее. Отрывисто покрикивая, он прокладывал путь через толпу. Ханна упрямо следовала за ним. «Возьмите, пожалуйста!» — Мужчина со стуком опустил стопку посуды на тележку и повернулся к ней плечом. «Хорошо, хорошо, — произнес он с нетерпеньем в голосе. — Я вижу, у вас добрые намерения. Но я действительно ничего не беру. Поймите вы наконец».