Избранная проза и переписка - [36]

— Завтра они будут арестованы, — сказал Дреер.

— Пустите меня к Мирко, — сказала Ася блеющим голосом неожиданно. — Я его поцелую, я его успокою…

— Молчать, — закричал Дреер страшным голосом. — Убирайтесь из гимназии!

Утром никого уже из участников мелодрамы в гимназии не было.

У седьмого барака стояла Галя Щербинская, смотрела хмуро, не доверяла еще, что Аси нет. Спрашивала:

— А вы Колю Макарова не видели?

Прошла спиной и хохоча Шмарина. Подмигнули на окно тети Лили, завешенное кружевцами. Кукуруза выползла на работу, не глядя на нас. Ночной туман рассеивался, снова ожидалась хорошая погода, новые события, необъяснимые протесты.

Снизу, с главной аллеи, кричал инспектор Платон Васильевич:

— Зайдите в канцелярию! Четвертый барак вчера воровал у жителей деревни Альтштадт яблоки, сливы и репу. Собрать всех учеников в зале к пяти часам дня. Где воспитатель Дреер?

* * *

Прошло два месяца. Стояла уже дрянная погода, мы больше не ходили спиной, но зато носили, по новой лагерной моде, медальоны на черных шелковых шнурках длиной по колено. На медальонах были изображены розы, внутри были вставлены овальные фотографии гимназических героев; шнурок полагалось крутить на пальце и при этом делать загадочные глаза. Бельевым дамам мы говорили, что в медальоне — родители, а они не верили.

И вот из Цвитау по дороге в Белград, проездом, в нашу гимназию попала опять всеми забытая Ася.

Успеха у нее уже не было никакого, сербы были неизвестно где. И я вдруг увидела, что странная эта Ася сербов и не помнит, а гимназию нашу полюбила необычайно.

— Какой чудный медальон, — сказала она мне. — Вы не видели Макарова? Когда приедет Загжевский?

— Ах, Ася, — сказала я, — ведь в Белграде, наверное, жизнь более содержательная, чем тут. — Как я вам завидую.

— Не завидуйте, — зашептала Ася. — У вас тут рай земной. Такие вежливые мальчики. Леса, танцы. Меня ваши воспитатели не хотят принимать в репетиторский класс из-за одной истории, а то бы я осталась навсегда у тетечки.

Шел дождь. Лицо и костюм Аси были полинявшие, ореол преследования больше не окружал ее. Подошла моя сестра с яблоком в руке и сказала по-детски:

— Приезжайте к вам лучше на Рождество: дают орехи и почтовую бумагу. Будет Загжевский — чем богаты, тем и рады.

Из бельевой постучали по стеклам и сварливо послали Асю укладываться, и она пошла за своим ботаническим чемоданчиком к седьмому бараку.

ТУРИСТЫ

В Чехословакии было много замков. Неподалеку от нашей гимназии, за каменоломней и кладбищу если обогнуть по шоссе ресторан Шиштедт, торчала на скале стена, называемая Трнавка.

Внизу, деловито и давно, расположилась маленькая получешская, полунемецкая деревенька. Немецкая школа с незапамятных времен там существовала, но чешской не было. Ее построили на нашей памяти и, как славян, повели на открытие.

Наш директор очень плохо говорил по-чешски, но он был оратор. Стоя на свежеиспеченном крылечке, он показывал пальцем себе за спину, на лес и стену с дырками, и орал о феодальном строе и символах.

Пахло цементом. Пели славянский гимн. Соколы делали гимнастику, туристический кружок дефилировал.

Замок Бузау я лично узнала много позже. Он находился в нескольких часах ходьбы от нашего городка, и его посещали настоящие туристы.

В нашей гимназии было много кружков для самообразования и саморазвития. Один из кружков назывался туристическим, посвятил себя изучение исторических памятников Чехословакии и был исключительно долговечен. Но гимназические туристы почему-то воспринимались нами, как анекдот. Они совершали прогулки под предводительством преподавателя русской словесности, туда-сюда, в окрестностях городка и гордились, главным образом, количеством пройденных километров. Моя сестра была туристкой, моя подруга Маша — тоже.

Перед очередной прогулкой-экскурсией в лагере накануне начиналась суматоха. Жарили 80 котлет. Подшивали знамя. Занимали друг у друга легкую обувь.

Воскресное утро начиналось руганью по адресу туристов, которые вставали в пять часов. Никто из не туристов не видел, как они уходили по утреннему холодку с разными бодрыми песнями. Зачастую никто не видел и как они приходили: это случалось иногда глубокою ночью, и я просыпалась от стона Маши — моей соседки по кровати:

— Мы сделали 60 с чем-то километров…

— Не ври, — говорила я мрачно.

— Да, не ври, — жаловалась Маша громко, — хочешь посмотреть на мою ногу?

— Я хочу спать, — отвечала я и, засыпая, осведомлялась о здоровье моей сестры.

— Ее в последний переход вела разведка впереди колонны, потому что она изнемогала, — оживленно сообщала Маша. — Она плакала и ложилась в пыль, но ее вели дальше насильно. А все случилось оттого, что связь заблудилась и последние тридцать пять километров нам пришлось бежать.

— Не лги, — кричали ей из мрака дортуара. — Это ужасно, что туристы про себя рассказывают.

— Мы чудно провели время, — стонала в ответ Маша. — Твоя сестра и Синявский носили меня вокруг куста, в шутку, и роняли, а Крюков на нас смотрел.

— А что вы еще осматривали? — спрашивал издевательский голос, но Маша, лежа ничком, уже спала сном Мюнхгаузена между двумя путешествиями.