Избранная проза и переписка - [19]

Паша ее слушался, и в начале романа ее бабье упрямство, про себя, почтительно называл волей. Теперь же это упрямство его уже беспокоило, и он все подумывал, с какого конца нужно взяться за Лизу, чтобы он мог снова стать самим собой.

— Подавляет меня, — бормотал он сквозь зубы, развязно идя по улице и презрительно глядя в глаза женщинам. — Подавляет меня, — повторял он, медленно ожесточаясь и входя рывком в кафе.

У бара стоял приличный частный шофер в ливрее и Лиза. Лиза пила коричневую жидкость и одновременно пудрилась розовой пудрой. Ничего полярного в ней больше не было (что делает с женщинами дорогой мех!). На платье Лизы были тесно нарисованы васильки, маки, ромашки и колосья. Весь этот узорчик напомнил Паше вялую летнюю уступчивость жниц, где-то в деревне, где он когда— то гостил у своей любовницы — русской фермерши.

— Здравствуйте ласточка, — сказал Паша громко и облокотился о цинк. — Я опоздал, вы не сердитесь?

Взгляд у него стал нехороший и издевательский, свой аперитив он выпил залпом и сразу заказал второй. На душе стало еще более горячо и горько. Волосы у него вспотели, как шерсть у кота, и длинная ровная прядь медленно упала на висок, шелохнулась, как живая, и завилась довольно круто. Шофер хитро улыбнулся, вызывающе развернул французскую газету и явно стал прислушиваться.

— У меня, деточка, мерзкое настроение, — громко — говорил Паша, заказывая глазами третий аперитив. — У меня такое настроение, как у беспризорника.

Он разжал свой смуглый кулак и посмотрел пристально сухую сильную ладонь. Лицо его стало детским и тревожным.

— Линия жизни у меня коротка, вот что сообщил он Лизе. — Не сегодня завтра все равно умру.

— Идем завтракать, — быстро ответила Елизавета Марковна и достала кошелек.

— Иди, — холодно разрешил Паша, — а я зайду за папиросами. Можешь мне даже заказать окрошку.

Лиза улыбнулась, посмотрела на Пашу и вышла. Около Пашиного локтя на стойке лежали деньги, чтобы заплатить за аперитив — пятьдесят франков. Деньги эти Пашу, неизвестно почему, оскорбили. Он посмотрел на шофера с опаской и узнал его.

— Здравствуй, Павел, — сказал шофер, сворачивая французскую газету, как уже ненужный макет одной из эмигрантских масок. — Здравствуй, Павел, как живешь?

— Хорошо, Ваня, — ответил Паша, краснея. — Вот жаль, что я тебя не познакомил со своим большим другом, Елизаветой Марковной.

— А она бывала у моего хозяина, — ответил шофер. — На музыкальные вечера приезжала. Всегда в белом платье, в мехах, с мужем. Шикарная была женщина.

«Почему «была»?» — подумал Паша и тут же понял, что подумал, говоря это, шофер, и нежно пожалел Лизу.

Затем он угостил шофера аперитивом, полебезил перед ним неизвестно зачем, сказал, что нужно как-нибудь поскорее встретиться, и, не дав своего адреса, вышел на улицу.

Было душно. Лиловая грозовая, с голубым, туча выворачивалась из-за крыш, цепляясь за них и линяя по дороге, как животное весной. Все небо над ней и, вероятно, за ней было покрыто клочьями голубой и розовой шерсти.

«Стерва, — уныло подумал Паша про тучу. — Была бы просто лиловой, так нет же: состоит из розового цвета и голубого цвета и не смешивает их вместе».

Тут у Паши в душе вспыхнули две строчки не известного никому, дивного стихотворения, совсем не похожего на те стихи, что читала ему Лиза. Стиха эти должны были, по-видимому, относиться и к Лизе, и к туче, и к белой меховой Лизиной накидке, и, каким-то образом, к Паше. Беспокойство овладело им. Он, как всегда в таких случаях, постарался забыть данные ему неизвестно кем строчки, но мотивчик, сопровождавший их, слабый и нежный, прохладный и грустный, томил его за завтраком до самого кофе.

«Еще стану поэтом, не дай Бог, — подумал он со страхом. — Если бы Лиза, действительно, читала мои мысли, она бы сейчас стала издеваться надо мной. Стерва», — подумал он про Лизу, как про тучу, и барским тоном попросил у русского хозяина ресторанчика зажигалку.

4. Ты уходишь от меня

После завтрака они пошли в гости к Лизиным знакомым. Паша был пьян, рассеян, и ему хотелось спать. Старый писатель выбежал к ним навстречу в прихожую. В правой его руке самопишущая ручка, опушенная вниз, набухала жирной синей каплей. Он поцеловал Лизу, глядя на нее так, как глядят русские старики на березу в Булонском лесу.

— Красавица моя, — сказал он нежно и сухо поздоровался с Пашей. — А это и есть ваш племянник? — спросил он.

— Слыхали, — пропела жена писателя в синем застиранном платьишке, с завистливыми глазами сплетницы.

Волосы у нее были приподняты небрежно, как кукурузные, и были так же нежны и шелковисты на вид. Вопреки их очевидной нежности, женщина она, конечно, была злая, неаккуратная и добродетельная только в силу своей внешности.

Квартира писателя: комната, кухня, коридор — была уже набита несколькими гостями. Писатель только что выпустил книгу под названием «Перевиденное и передуманное», и книгу эту похвалили в критике, и он решил вспрыснуть успех файф-о-клоком.

Он рассказывал в своей книге о всех замечательных людях, которых он перевидел и которые, в свое время, дарили его своей дружбой. Он всех их хвалил в книге, а Паша по алфавитному указателю знаменитых имен (особенно много было на букву Б) быстро проверил, стоя в углу, кто из знаменитостей сейчас живет в Париже и с кем это у Лизы мог быть роман. Но он не нашел…